Язар Бай

Книга II: Огонь над Биляром Огненный ад, в который превратилась хазарская кузница, стал для отряда Айдара одновременно и смертельной ловушкой, и единственным шансом на спасение. Со всех сторон к ним сбегались воины, их доспехи отбрасывали кровавые отблески пламени. Выход был отрезан. Они были заперты в ревущем пекле. — В реку! — проорал Айдар, перекрикивая треск горящих бревен. — Это единственный путь! Это было безумие. Прыгать в ледяную реку, течение которой могло унести их прямо на вражеские патрули. Но альтернативой было сгореть заживо или быть изрубленным на куски здесь, в этой кузнице. Они, обернувшись мокрыми шкурами, которые сорвали со стены, бросились сквозь стену огня к задней стене мастерской. Жар был невыносимым, казалось, он плавит не только доспехи, но и саму плоть. Ташбулат, мощным ударом ноги, выбил несколько досок в ветхой стене. За ней был крутой, глинистый обрыв и темная, холодная вода. — Прыгай! — крикнул Айдар. Они прыгали по одному, исчезая в темноте. Айдар прыгн

Роман "Августовские звезды: Освобождение Кишинёва" (24 августа 1944) Последний бой за Кишинёв рота капитана Зубова приняла на его южных окраинах, в лабиринте узких улочек с маленькими, утопающими в виноградниках домиками. Здесь уже не было сплошной линии фронта. Война распалась на десятки отдельных, ожесточенных стычек. Остатки немецкого гарнизона, смертники, которым не удалось вырваться из «котла», засели в подвалах, на чердаках, и огрызались огнем с яростью загнанных в угол крыс. Зубов вел свою роту, давно уже научившись читать язык городского боя. Не бежать по центру улицы — смерть от пулеметчика. Не толпиться у ворот — смерть от гранаты. Двигаться перебежками, от стены к стене, от воронки к воронке. Его ППШ стал коротким и резким продолжением его рук. — Гранату! — кричал он, и в окно очередного дома, откуда строчил пулемет, летел смертоносный «подарок». Взрыв. Короткая тишина. — Малютин, с группой — внутрь! Зачистить! Они двигались вперед, дом за домом, улица за улицей. И вот, пос

Для старшего сержанта Ольги Нечаевой «котел» выглядел не как красный круг на карте. Он был похож на огромную, разорванную рану на теле земли, и из этой раны нескончаемым потоком текли люди. Ее медицинский пункт, еще неделю назад бывший тихим подвалом в сельской хате, теперь разросся до размеров небольшого поселка, раскинувшись под яблонями в старом колхозном саду. Деревья, щедро увешанные недозрелыми, зелеными яблоками, давали хоть какую-то тень. Но они не могли скрыть того, что творилось под ними. Здесь, на расстеленных на земле плащ-палатках, шинелях и просто на траве, лежали сотни раненых. Воздух был густым, тяжелым, пропитанным запахами крови, карболки, гноя и близкой смерти. Непрерывный, многоголосый стон, казалось, впитался в саму землю. Ольга не спала уже почти сорок часов. Ее глаза покраснели и ввалились, белый халат, наброшенный на гимнастерку, давно стал серым от грязи и бурым от крови. Она двигалась по этому полю страдания, как автомат, делая то, что должна. Ее мир сузилс

Пока десять тысяч османских всадников, ведомые яростью шехзаде Орхана, железной лавиной катились на восток, на западе разворачивалась другая война. Война без грохота битв и звона мечей. Война тихая, медленная, интеллектуальная. Война, которую вел шехзаде Алаэддин. Его штаб-квартирой стала не седло боевого коня, а тихий кабинет в Бурсе, заваленный картами, счетами и донесениями шпионов. Его оружием – не сабля, а перо и печать Султана. Первым делом он нанес удар по экономике Константинополя. Используя новый союз, он договорился с венецианцами. Их быстроходные галеры, теперь ходившие под защитой османского флага, начали агрессивно вытеснять генуэзских купцов из Мраморного моря. Они перехватывали торговые пути, предлагали более выгодные цены. Цены на зерно и товары в самой Византийской столице поползли вверх. Алаэддин не штурмовал стены города. Он опустошал его кошелек. Затем он начал свою войну умов. Он отправил посланников ко всем греческим текфурам, чьи крепости и города окружали вели

Гнев Султана был подобен лесному пожару – молчаливый, всепоглощающий и беспощадный. Когда весть о гибели Бамсы-бея и предательстве Караманидов достигла строящейся крепости на Босфоре, Осман не кричал и не рвал на себе одежды. Он молча ушел в свой шатер и несколько часов не выходил, никого не впуская. Он сидел один, в полумраке, и держал в руках старую, зазубренную секиру своего друга, которую гонец привез с перевала. Он смотрел на темные пятна крови на ее рукояти и вспоминал. Вспоминал все. Смех Бамсы, его нелепые шутки, его медвежьи объятия, его непоколебимую, детскую веру в него, Османа. Он потерял не воина. Он потерял своего последнего отца. Когда он вышел из шатра, его лицо было страшнее любой грозовой тучи. Это было лицо человека, в котором умерла всякая жалость. Он созвал военный совет. Его решение было коротким и жестоким, как удар меча. – Мы бросаем крепость. Мы снимаем все войска с запада. Вся армия, до последнего человека, идет на восток. На Конью. Я сожгу их столицу и срав

Для обер-лейтенанта Эриха фон Лебека время остановилось, а потом потекло вспять, в кошмарный, повторяющийся сон, имя которому было «Сталинград». Он был слишком молод, чтобы участвовать в той, первой катастрофе 6-й армии, но он вырос на ее историях, на рассказах выживших, на письмах погибших. И теперь он не просто слышал — он дышал воздухом того же самого отчаяния. Котел. Это слово больше не было тактическим термином на карте. Оно стало их вселенной. Замкнутое пространство, радиусом в несколько десятков километров, набитое остатками почти двадцати немецких дивизий. Пространство, которое с каждым часом сжималось под ударами советских войск снаружи и разлагалось изнутри. Первые сутки после предательства румын фон Лебек, как и сотни других офицеров, пытался сохранить порядок. Он собрал вокруг себя остатки своей роты и примкнувших к ним солдат из других разбитых частей — всего около сотни человек. Это была уже не рота, а разношерстная, измученная толпа, которую объединяла только немецкая

Книга II: Огонь над Биляром В то время как булгарские воины умирали на стенах, а их жены и дети молились в холодных подвалах, в Суварском квартале Биляра, в тишине ремесленных мастерских, плелась новая, невидимая паутина предательства. Сувары, потомки древнего и гордого племени, покоренного булгарами много лет назад, жили в городе своей, обособленной жизнью. Они были лучшими в городе резчиками по дереву и кости, но в их сердцах все еще тлели угли обиды на булгарских эмиров, которые принесли на их землю свою власть и своего нового, непонятного бога. Пуран, старейшина гильдии резчиков, сидел в своей мастерской и смотрел на недоделанную фигурку лесного духа. Его руки, способные оживить любой кусок дерева, сегодня ему не подчинялись. В душе у него была смута. Он ненавидел хазар, этих жестоких степных волков. Но эмира Алмуша и его новую веру, которая грозила поглотить верования его предков, он ненавидел, быть может, даже сильнее. В дверь тихо постучали. Это был не условный стук его ученик

Для ефрейтора Виктора Станеску и остатков его взвода мир превратился в адскую карусель. Уже двое суток они, вместе с тысячами других румынских и немецких солдат, метались внутри советского «котла». Они пытались прорваться на запад, но каждый раз натыкались на русские танки и заслоны. Они пытались уйти на юг, но и там их встречал шквальный огонь. Приказы не поступали, связь со штабом была потеряна. Офицеры растерянно смотрели на карты, которые уже ничего не значили. Они брели по выжженной, усыпанной трупами и разбитой техникой молдавской земле. Голодные, измученные, потерявшие всякую надежду. Виктор видел, как его соотечественники, еще вчера бывшие солдатами «Великой Румынии», сдавались в плен целыми ротами. Они шли к русским с поднятыми руками, и на их лицах было не отчаяние, а облегчение. Для них война закончилась. Но Виктор, и те немногие, кто остался с его офицером, капитаном Ионеску, продолжали идти. Не потому, что верили в победу. А просто по инерции. Вечером 23 августа они ост

В штабном блиндаже генерал-майора Пронина, казалось, можно было закуривать от самого воздуха. Он был наэлектризован до предела. Эйфория первых двух дней прорыва сменилась новым, еще более острым напряжением — ожиданием. Все офицеры, от седого начальника артиллерии до молоденького адъютанта, сбились вокруг стола с картой, на которой два красных клина — танковые армии 2-го и 3-го Украинских фронтов — неумолимо ползли навстречу друг другу, готовясь замкнуть кольцо за спиной у всей немецко-румынской группировки. Пронин не садился. Он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на карту, как гроссмейстер смотрит на доску перед решающим ходом. Он почти не спал, питался крепким чаем и табаком, но усталости не чувствовал. Он был на пике своих командирских возможностей. — Товарищ генерал-майор! — голос радиста, до этого монотонно бубнившего позывные, вдруг сорвался от волнения. — «Волга-три»! На связи «Волга-три»! Все замерли. «Волга-три» — это был позывной передового отряда 6-й танковой армии, то

9:45 минут утра. Для миллионов людей это было просто утро четверга. Для Григория Орлова это было начало обратного отсчета. Его комната превратилась в мозг операции, в нервный центр личной войны. На экране ThinkPad’а, черном, как бездна, мигал курсор терминала, готовый исполнить приговор. На дополнительном мониторе жила и дышала схема корпоративной сети «Прогресс-Капитала». Смартфон с запущенным таймером стоял как детонатор, отсчитывая секунды до часа «Х». Он был готов. Скрипты были написаны, пути отхода продуманы. Он был хищником, замершим перед прыжком. Но сейчас он ничего не мог сделать. Он мог только ждать. Ждать, пока другой человек, на другом конце города, напуганный и сомневающийся, сделает свой ход. "Давай, Ирина. Не подведи", — прошептал он в тишину комнаты. Девять часов сорок шесть минут утра. Ирина Сокольская сидела за своим столом в опенспейсе на тридцать пятом этаже «Прогресс-Капитала» и чувствовала, как ледяной холод расползается по ее венам. Она делала вид, что читает отч