Не виноватая я...

часть 3
Джулия чувствовала – она шла по узкой тропке, прямо по краю пропасти. И это было опасно. Все эти денежные мешки обеспечивали ей приличное содержание, но и риск был велик. Если Джулия ошибется хоть раз, расплаты ей не миновать. По-хорошему, завязать бы со всей этой магией, да и жить спокойно, благо, что финансовое положение упрочилось, но Джулия медлила с завершением карьеры.
За десять лет работы она обзавелась квартирой, парой машин и приличным счетом в банке. Более, чем приличным. Пора, пора остановиться, лихие времена прошли. Государство, раньше смахивающее на своего разбитного хозяина, сквозь пальцы смотрело на расплодившийся сонм гадалок, магистров черной магии, ведуний, создателей пирамид, элитных и не очень массажных салонов, игровых залов, спасительниц-марий-деви-христосов, и прочей шелупони, повылезавшей изо всех щелей, как рыжие тараканы. А теперь – все. Рулевой сменился.
И рулевой четко, по-военному обозначил, что нынче можно, а что – нельзя. И даже, если все эти мнимые бизнесмены хором бы начали платить в государственную казну налоги, то вряд ли спаслись от всевидящего ока. Всевидящее око понимало: отъем денег у населения ведет к обнищанию. А обнищание народа – провал экономики этого народа. А стране нужен веселый, сытый и довольный народ. Значит, лучше прикрыть лавочку и занять людей другими делами. Например, рождением детей и льготными ипотеками.
Где гарантия, что в один прекрасный день в уютный офис Джулии (она давно жила отдельно от рабочего места) не нагрянут вооруженные люди и не арестуют ее за мошенничество? И все эти дяди в серых с лоском костюмах быстренько забудут, с какими проблемами к ней приходили, с какими разговорами приходили к ней жены этих людей, любовницы, любовники жен и любовниц, тетки, сестры дочки-матери и прочие, и прочие, и прочие, вцепившиеся в лакомый кусок общенародного (на бумаге и в лозунгах) каравая.
И где есть гарантия, что Джулию, даже сажать не будут, а просто где-нибудь тихо прихлопнут. Таких, как Джулия, лучше убирать: слишком много знают и слишком много понимают. Или, того хуже – запрут в каком-нибудь комфортабельном подземном бункере и заставят работать за кашу и жизнь. Джулия не сможет работать за кашу. Тогда и пойдет на опыты, как беззащитная лабораторная мышь.
Да, острая интуиция – штука хорошая. Но жить обычной жизнью с такой интуицией невыносимо: свербит под ложечкой, где-то в солнечном сплетении, чувствуется – должна произойти какая-то гадость, прилетит что-то отвратительное, а откуда – неизвестно. И все дни напролет приходится рассчитывать и прикидывать, откуда. Но не угадывается: прилетает с совершенно противоположного угла, именно туда, где соломка не подстелена.
Джулия чувствовала: что-то произойдет. Нехорошее. Ощущалась какая-то липкость, зыбкость, ирреальность бытия, отчего сердце раскачивалось на качелях, а подступающий к нему холодок неприятно щекотал предсердие.
Она избавилась от недвижимости, перевела деньги на иностранные счета. Что-то продала и по- старушечьи спрятала «в чулок». При себе оставила лишь любимый халат. От него было сложно отказываться. Ольга Санна благополучно отбыла домой, заправленная доверху купюрами на «благополучную старость». При этом она горько плакала и сожалела о разлуке с «Джулей», ну и немного о халявном чае.
До последнего сомневалась, стоит ли отправлять деньги матери. Ей все время казалось, снилось даже, что мать в данный момент находится в беде. В большой беде. Воображение, помимо желания Джулии, открывало перед ней странные картины: то своды церкви с блуждающими бликами свечных огоньков и сладковато-тошнотворный запах ладана, то стены квартиры с потертыми, засаленными вокруг выключателя обоями, то приторные запахи лекарств, то удушливо-отвратительное амбре сигаретного перегара. Страх и безысходность страдающего существа. Разочарование и отчаяние. В общем, вполне знакомые ощущения, которые Джулия так часто улавливала в самых первых своих беседах с обычными, не элитными клиентами.
Что-то царапало душу, и Джулии казалось, вот оно, вот оно, то самое, что беспокоило. Она все-таки отправила деньги почтовым переводом, предварительно осведомившись, что адрес матери не изменился за последние годы. Легче не стало. И это раздражало и тревожило.
Джулия сняла с себя и халат, и образ, превратившись снова в обыкновенную Юльку. Нет, не Юльку, а Юлию – тех, кому за тридцать, Юльками не величают. Купила небольшой домик у самого моря, неопасного и мелкого, но теплого и милого на вид. Жила одиноко и отстраненно, в подругах и приятелях не нуждаясь. По утрам бродила по кромке моря, днем ходила на местный рынок за творогом и ряженкой. А вечером вновь шла к морю, чтобы понаблюдать за странным, совсем не похожим на северное, красно-оранжевым солнцем, окунающим раскаленное пузо в сиреневую морскую гладь.
Картина, раскинувшаяся перед Юлиными глазами, была очень привлекательной, открыточной, умиротворенной. Но Юлия испытывала нудящее душу беспокойство, какое испытывают некоторые очень уж впечатлительные личности при созерцании картины «Крик» Мунка. Перед глазами маячил проклятый засаленный выключатель в проклятой комнате. В той самой комнате, в которой маленькая Юлька сидела, наказанная за воровство.
Дни шли за днями, одинаковые, улыбчивые, ласковые. В конце концов, Юле надоело. Она скучала по городу, ставшему ей родным. Там тоже было море, точнее, залив, такой разный в разные времена года, то нежно-серебристый, то свинцово-тяжелый, то игривый, то гневный.
И люди были другие, закрытые, с плотно сжатыми губами, как и положено быть жителям города, пережившего не одну войну. Твердокаменные. Светловолосые. Спокойные. Все лица сливались в одно, казавшееся Юле необыкновенно прекрасным: худощавым, с высокими скулами и точеными линиями рта, серыми, слегка прищуренными глазами и мягкой челкой, прикрывающей умный лоб.
- Красивый, - подумала она, - увидев однажды, на закате благодатной осени, мужчину, бредущего вдоль берега.
Она, конечно, нафантазировала его себе. Не таким уж и красавцем был незнакомец, если рассмотреть его поближе. Однако, весь он, ладно скроенный природой, высокий и гибкий, совсем не походил на мягеньких, довольных и добродушных аборигенов, выдавая северное происхождение. Северо-западное, скандинавское, под северным белым солнцем выпестованное.
- Добрый вечер, - вдруг поздоровался он, - вы не замерзли?
- Добрый. Нет, - ответила Юля и почувствовала радость, будто любимый город в образе этого мужчины явился проведать ее, и вдруг назвала имя города, о котором скучала:
- Как сейчас там? Уже дожди льют вовсю?
Незнакомец нисколько не удивился. Улыбнулся, признав в Юлии свою.
- Нет, погода нынче замечательная. В сентябре так вообще плюс двадцать каждый день.
Его звали Юрий. «Юра и Юля. Созвучно и гармонично» - пронеслась шальная мысль в Юлиной голове. На вид ему было не больше сорока, не больше и не меньше. В нем не было выхоленной красоты, чем в последнее время грешили представители сильного (или уже нет?) пола. Но и запущенным этот Юра не выглядел – аккуратно подстриженные ногти, хорошая кожа, чистый запах от здорового тела, ладно сидевшая одежда, с виду кажущаяся небрежной, но совсем не походившая на обычный «туристический» наряд красных, как вареные раки, приезжих. Те еще франты. И смотреть на таких неприятно. А Юрий в обыкновенной футболке и подогнутых джинсах выглядел цельным, собранным, пластичным.
И с виду он выглядел расслабленным и безмятежным – так выглядят хищники на лежке в минуты покоя. Обманчивое впечатление. Стоит возникнуть какой-нибудь опасности – все мышцы сгруппируются и будут готовы к прыжку. Настоящий мужчина. Истинный. Подлинный. Юле казалось, что она нашла СВОЕГО человека. Никогда не страдала от отсутствия мужиков в своей и без того нелегкой жизни, на грани лезвия, а тут вдруг поняла, как нужен ей он. Хоть тресни – нужен и все.
Они сидели, не напротив, а рядом друг с другом, смотрели на пока еще безмятежное море и разговаривали обо всем и ни о чем. Впервые за этот год Юлия не почувствовала опасности. Может быть, потому что мужчина был спокоен и внушал доверие, а может быть, потому что, воображение не давало ей никаких картин и образов, связанных с ним...
***
Их закрутило. Конечно, иначе быть не могло. Они сплетались друг с другом, как сложные составляющие ДНК, как ветви деревьев, как виноградные лозы, обвивавшую летнюю беседку Юлии. Редкие, нечастые связи, бывшие в ее жизни когда-то, оказались никчемными, ненужными, пустыми.
Она радовалась тому, что не надо пытаться читать его мысли, не надо сомневаться, нужен он ей, или нет. Не надо бояться и подозревать. Можно просто жить, радоваться счастливому бытию, пить компот из персиков, смеяться, смотреть дурацкие передачи по телевизору и засыпать в обнимку. А можно и не обниматься, и не разговаривать, чтобы заполнить пустоту, все равно, он – рядом, он целиком и полностью принадлежит ей. Он – часть ее. И все это называется просто – любовь. Хорошо ведь?
Возвращались вместе. Юлия без сожаления покинула надоевший домик и с радостью вдохнула соленый воздух сурового города. И почему-то не показался он ей отвратительным или неприветливым – иногда рай выглядит совсем не так, как его себе представляют. И, тем не менее, Юля чувствовала себя Евой, вернувшейся в благодатный свой северный рай, крепко держась за руку прародителя всех, всех, всех мужчин на свете.
Они жили в его маленькой квартире. Маленькой, скромной и очень уютной. Юра как-то без уловок дорогих дизайнеров обошелся. И все у него в этой квартире было обставлено так, что каждому входящему сюда сразу становилось хорошо и тепло, как большой пальме в кадке перед окнами, нашивно глядевшими на восток.
На балконе зимовали столик и кресло, и Юля с трепетом ждала весны, когда усядется в это кресло с чашкой чая и будет смотреть на улицу, тихую, зеленую, огороженную от внешнего городского мира, как остров, и вспоминать свои прежние приюты без сожаления.
С третьего Юрий должен был отбыть на долгую свою вахту, но Юля не грустила по этому поводу. Она, наполненная радостью до краев, не чувствовала себя обделенной и покинутой. Скучать тоже хорошо. И ждать хорошо, тем острее встреча после разлуки, тем полнее любовь, тем отраднее на сердце.
- Буду скучать вместе с твоей пальмой. А может, заведу щенка, - сказала она в ночь перед расставанием с ним.
- Разрешаю. Можешь еще и ребенка завести, - улыбнулся он.
- Может, и заведу. Поможешь? – улыбнулась она.
***
Юлия бродила по улицам, вдыхала свежий воздух, заходила в магазинчики и магазины, что-то покупала, что-то просто разглядывала, возвращалась домой, ставила чайник, жарила на холостяцкой Юркиной сковородке яичницу и слушала, как аппетитно она ворчит. Сковородка, мужская, суровая, чугунная, без всякого там ненужного тефлона, улыбалась Юле румяной глазуньей и просила соли.
Потом Юля отрезала ломоть от ленинградского кислого, ржаного хлеба и жадно поедала свой холостяцкий ужин, намеренно макая корочку в янтарном синявинском (Синявино – птицефабрика под Петербургом) желтке. Это было так вкусно, так соблазнительно и сытно, что Юля могла даже чертыхнуться в досаде: столько лет жизни выброшено на свалку – вечно питаться правильно, упуская главное удовольствие (после любви к мужчине), наслаждение едой. Да кому сдалась ее хорошая фигура? Она и так будет восхитительной. Всегда. Юрка так обычно говорит.
Сон после сытного ужина был крепким и густым, сливки. Отдохнув после «сладко-сливочного» сна, Юля просыпалась, долго стояла под душем, вдыхая запах кокосового геля, и согревшись, даже не хотела выходить из ванной. Полив Юркину пальму, она одевалась и долго гуляла, любуясь красотой милого сердцу города. В какой-то момент ей вдруг отчаянно захотелось устроиться на работу. Не на ту, которой она зарабатывала на жизнь, а обычную, с девяти до шести. С выходными и отпусками. Обедами и возможными переработками. С премиями и квартальными. Желательно, по специальности. Для чего, собственно, Юлия столько лет училась, питаясь слипшимися макаронами с подливой на талоны?
Она перебрала имеющиеся в городе вакансии. Понравилась одна. Светлый офис. Государственное предприятие. Полный пакет. Юля улыбнулась – надо же, полный пакет, с ее сбережениями. Она может спокойно жить много лет и даже не задумываться о полном социальном пакете. Правда, у Юры возникнут вопросы, а Юля не желает, чтобы эти вопросы возникали. Она даже не смогла признаться, что домик на берегу моря принадлежит ей. Зачем тревожить близких? Близких надо беречь.
В коридоре Юля столкнулась с… Ольгой Санной. Та елозила по глянцевому полу новомодной шваброй и чертыхалась сквозь зубы.
- Развели тут, понимаешь, культуру. Не могут нормальную тряпку дать, нахрена мне эта фиговина, возит грязь туда-сюда…
- Ольга Санна, здравствуй?
Ольга скользнула по Юле взглядом. Брови ее картинно поднялись, а на лице появилось растерянное выражение.
- Джуля? Да как ты? Да ты же…
- А вы… почему? Вам не хватило денег?
Ольга Санна легким движением ноги, обутой в яркий, желтый, дырчатый тапок зафутболила такое же яркое, желтое, квадратное ведро в подсобку.
- Пошли вниз, надо поговорить.
И вот они на улице. На Ольге Санне добротный, широкий пуховик. Она закурила, видимо раздумывала, с чего начинать разговор. Юлия напряженно ждала, пока женщина соберется с мыслями.
- Тебя искали.
- Кто? – Юлия побледнела. Началось.
- Мать, - Ольга Санна выкинула в урну окурок, - ну, сказала, что мать. Тощая, как спичка. Вся больная. Зубов нет. Как нашла, одному богу известно. Сказала, что по справочной. Спрашивала, где ты. Плохо ей, Джуля. Помирает. Квартиру за долги отбирают. Я ей говорю, что такого быть не может, что у помирающих квартиры не отбирают. А они говорит, что может. Я спорить не стала, дело ваше. Но как же так, Джуля? Мать же! Какая-никакая, а мать родная. Что же ты ее, как собаку, бросила, Джуля?
Юля помедлила… Попятилась назад. Вот они, видения!
- Я ей послала достаточно. Там на три такие квартиры хватит…
- Видимо, не получила перевод она-то. Или не хватило. Ты бы съездила домой, Джуля. Не по-людски как-то. И так грешила, грешила с гаданьем этим. Я уж вся извелась, в церковь пошла, исповедовалась и...
Ольга Санна надула губы и выдохнула:
- И все до копеечки отдала!
- Ну там же вам на три жизни бы хватило! - Юля чуть не задохнулась от возмущения.
Хотя... Смысл возмущаться? Ольга Санна имела полное право распоряжаться деньгами, как считает нужным.
Юля неверующей не была - понимала, что «там» что-то есть. Но особо не заморачивалась, старалась держаться от церкви особняком, мол, у нее свои дела, а у нее, у Юли - свои. А уж Ольга Санна - тем более. Уж кого, кого, а она точно излишней богобоязненностью не отличалась. И тут такое заявление. Совсем у тетки с головой... не того. А как на это дочка любимая посмотрела? Юля искренне пожелала любимой Ольгиной «донечке» полнейшего неведения о финансовых делах мамы. Юля насмотрелась за свою жизнь: из-за денег самые близкие и любимые люди порой готовы порвать любого на мелкие клочки.
Мысли о матери не покидали Юлю все последующие дни. Надо было ехать, ни смотря на обиды, испорченное детство и множество, как это модно сейчас у психологов говорить, комплексов, полученных в ранней юности.
Продолжение следует...