Не её это внучка

Наталья Павлинова
-Вам две? – Лена уже положила на прилавок две булки, старушка всегда брала две – себе и внучке.
Она сразу вручала одну булку девочке, и, прямо у ларька, они обе начинали есть.
– Одну дайте ...
Лена убрала лишнюю булку, взяла смятую купюру, отсчитала сдачу. Старушка булку начала есть сама. Лена смотрела им в спины, девочка поглядывала на бабушку – явно хотела есть. Старушка ела, не обращала на нее внимания.
Шла торговля, смотреть дольше Елена не могла.
– А из кулинарии подвезли?
– Нет ещё. А, вон и они...
К ларьку подъехала газель, Лена отвлеклась, начала принимать товар. Теплые булки лежали на лотках, румяные и ароматные. На каждом лотке по пятьдесят. Жители близлежащих домов знали график привоза этих булок – полдень. Они были не дорогие, по рубль пятьдесят за штуку, брали их порой авоськами.
Лена по образованию была химиком. В юности закончила химико-механический техникум, работала на лако-красочном производстве. Но годы были 90-е, претерпел их завод реорганизацию. Лену сократили. Не помогло и наличие двоих детей – муж же есть.
Но муж – это отдельная история. Существовал он у Лены лишь официально. Три года назад уехал он на заработки и запропал. Лена не искала. Потому что ничуть не удивилась. Уже когда собирался уезжать – поняла: бежит.
В последнее время жили они плохо, он выпивал, частенько дома скандалили они на глазах у детей. Она думала о разводе, а он по пьяни гнал ее из дому. Квартира досталась ему от бабки, а Лене с детьми идти было некуда. Вот и терпела. И когда уехал он, даже обрадовалась – толку от него все равно никакого, устала спасать от пьянства, одна нервотрепка.
Побегав по городу в поисках какой-нибудь работы, Лена поняла, что процветает сейчас лишь торговля. Устроилась в ювелирный магазин, но, столкнувшись с непонятными для нее явлениями, необъяснимыми действиями директрисы, быстренько уволилась.
Устроилась сюда: недалеко от дома, и график подходящий — два через два. Дочке – одиннадцать, обедом семилетнего брата накормить сможет.
Ларёк этот стоял на довольно бойком месте. Недалеко – рынок, а там и центральная площадь. Торговля шла.
Сменщица у Лены была опытным работником и толково всё объяснила — хочешь получать зарплату полностью, играй по правилам, установившимся в данной торговой точке.
Не сказать, что Лена была глубокой ханжой, что её удивили эти правила – "недовзвесить, округлить и пр.", всё же, некоторое чувство совестливости и тревоги она испытывала. Но детей нужно было растить – работа была нужна очень.
В первый месяц заплатила она недостачу, и впредь стала внимательней.
Товар был принят, газель уехала, торговля шла. Но что-то сегодня мешало состоянию безмятежности. Когда народ схлынул, когда управилась она в ларьке, пересчитала товар и села на табурет, вздохнула тяжело.
Что не так? Может это октябрь навевает тоску? Но было ещё не слишком и холодно. Да, ветер нёс позёмку, оголил деревья, оттого на городских улицах стало неуютно. Но тут, в ларьке, под ногами работал теплый обогреватель, который порой она даже выключала.
И вдруг поняла! Нашла ниточку, потянув за которую, вылезала эта гнетущая тоска: пара – старушка с внучкой.
Лена разбиралась в людях, и уж давно поняла, что старушка эта странная. За деловитостью и наглостью ее спрятан слабый ум.
Шустрость была отличительной ее чертой. Она не любила стоять в очередях, даже если это всего пара человек, все время бойко и нагло пробивалась вперёд. Она втискивалась меж людьми, расталкивая всех локтями, приговаривая почти всегда одно и тоже.
– Ребенок у меня! Ребенок! Не видите?
Ее оговаривали, порой и ругались, но чаще уступали. Потому что тоже, глядя на такое поведение, замечали некую ненормальность.
Хотя внешне – старушка как старушка: серый плащ, затертый берет, стоптанные сапоги. Чуть сгорблена, будто держит на себе невидимую ношу.
А вот девочка с ней не гармонировала. Была она в яркой бело-синей курточке с опушкой, вполне приличных, но заляпанных грязью сапожках. Из под голубой шапки выбивались растрёпанные нечесанные русые волосы.
У Лены росла дочка. Она видела такие куртки на рынке, спортивные, современные. Когда-то мечтала купить такую для Кати. Но цены укусили, взяла подешевле.
И что-то ещё в этой паре не давало покоя. То ли взгляд зелёных глаз девочки, то ли блеск ее маленьких серёжек, похожих на золотые, то ли одна эта булка, вместо двух ... Но она всё думала и думала о них. Почти каждый день покупала у нее старушка булки. Всегда разные, время прихода ее было не точным, но было ощущение, что это какой-то ритуал.
Бабушка в няньках? Так почему девочка не расчесана? Любая мать заплела бы. И почему в предобеденное время кормит она ребенка булкой? Портит аппетит... Лена ругала детей за это.
А ещё удивляло небрежное отношение старушки к деньгам. Лена уж привыкла, что дамы пожилого возраста лезут в сумки, достают кошельки, сосредоточенно ищут нужную купюру, чтоб расплатиться, аккуратно убирают сдачу. А тут ... Старушка – то доставала из кармана плаща кучу мелочи и вываливала перед ней без всякого счета, то вытягивала смятые бумажные деньги и совала их небрежно, ничуть не заботясь о счёте.
Побирается? Похоже на то. Но тогда что делает с ней девочка? Где ее родители? И почему у девочки в ушах золотые серьги?
Странное время. Родители ищут выход, пути выживания, а дети брошены. Лена переживала за своих очень. Порой хотелось бросить все и бежать домой, чтоб проведать – как они там? Материнское сердце болело. Но, несмотря на это, доверила бы она детей такой вот наглой и странной старушенции? Вряд ли... А уж в возрасте этой девочки – и подавно.
Что за родители!
Вскоре она отогнала от себя эти мысли, начала укладывать товар, считать выручку, готовиться к закрытию.
А на следующий день старушка не пришла.
– Слушай, а старушка с девочкой наглая такая в сером плаще была? – спросила Лена у сменщицы, когда вернулась через двое суток.
– А ... Матвеевна?
– Да не знаю я.
– Матвеевна, Матвеевна... Нет, кстати, не было. Заболела, может. Она вон у церкви на рынке побирается. А тут и верно, не было ее что-то.
– А девочка эта внучка ее? – спросила Лена.
– Наверное. Да кто ж ее знает. Внучка, наверное. Каждый день булки брала, а тут не было. Смотри, три ящика сока в ведомости, но один Алик забрал, знает. Вот ему напомнишь...., – сдавала смену вторая продавщица.
– Что-то взгляд такой потерянный у девчушки. Голодают может?
– Не думаю. Она у церкви побольше нашего с тобой зарабатывает. Видела ее – шашлык жевала у кафешки армянской. Я, знаешь ли, не могу себе позволить, а она ... И вообще: хочешь жалеть – начни с себя. Всех не пережалеешь.
– А девочка с ней была?
– Где?
– Ну, там. У армянской кафешки.
– Да не помню я. Может и была. Давай уже принимай торг, а то я домой не уйду сегодня.
Старушка появилась лишь на второй день работы Лены. Точно также, как всегда, оттолкнула локтем единственную покупательницу, влезла вперёд.
– Что Вы делаете? – подняла брови женщина, – Я тут стою, вообще-то!
– Ничего, ещё постоишь. Старость уважать надо. Мне две булки – высыпала она мелочь на блюдце.
– Вы что хотели? – спокойно через голову наглой старушки спросила Елена покупательницу.
– А что у вас посвежее? Эти или вон те, с маком?
– Они все свежие, сегодняшние. У нас каждый день завоз.
– Эээ...Булки мне дай и болтай сколь хошь, – кряхтела старушка, держась за прилавок, – Хошь до утра. Я еле на ногах держусь!
Но Лена смотрела на покупательницу.
– Давайте три с маком и две вот эти – витые. И ещё...
– Дай две булки, говорю!
– Да дайте ей уже эти булки! – не выдержала женщина.
– Не дам. Сначала Вас обслужу, – что-то нашло на Елену сегодня, захотелось ей старушку задержать.
– Ишь ты! Принципиалка какая! – казалось, что в голос промелькнуло уважение. Своей очереди старушка все же дождалась.
– Две булки? Сейчас посчитаю. Вас же Матвеевна зовут, да? – Лена специально считала мелочь не спеша.
– Раиса Матвеевна я. Матвеевна... Чё Матвеевна -то?
– А внучка Ваша где же, Раиса Матвеевна?
Вопрос старушке не понравился, она нахмурилась, затопталась, посмотрела в улицу...
– Дома! – ответила резко, – Пускай посидит, башкой подумает!
И вот, вроде, ничего страшного в ответе этом не было, а Лена оцепенела. Что-то холодное, презрительное слышалось в ответе старухи. Так не говорят о своих маленьких детях! Не говорят!
Она рассчиталась со старухой, отдала ей булки. Ещё не осознавая полностью своих действий, как в замедленном кино, следя за ней глазами, поставила табличку "Буду через 10 минут", вышла из ларька и заперла его.
Она пошла за довольно быстро семенящей старушкой. Ей казалось, что живёт она, должно быть, совсем рядом. Но старушка все шла и шла: улица, проулок, двор, переулок и опять улица. Десять минут давно прошли. "Сейчас товар привезут ...уволят..." – Елена все прекрасно понимала, но остановиться уже не могла. Она очень хотела узнать, где живёт старушка.
Наконец, та завернула в проулок, обогнула высокое очень старое здание, на торце которого краской было написано:
"Не стыдись, страна Россия!
Ангелы — всегда босые ..."
Старушка зашла за это здание и исчезла в дверях деревянной пристройки к его стене. Эта пристройка была похожа на сарай или старый заброшенный почтовый пункт – серые немытые маленькие оконца, завещанные изнутри таким же серым от пыли хлопковым тюлем, деревянный порог, облезлые двери.
В маленьком огороженном сараями дворике – разбухший от времени диван с торчащими пружинами, ящики с какой-то гнилью, поломанные горшки с высохшими домашними цветами, старые грязные детские игрушки.
Судя по трем почтовым ящикам, жила тут старушка не одна.
"Городские трущобы!" – подумала Елена. Она жила в обычном подъезде времен перестройки, с запахом забредающих туда кошек и бомжей, но ее жилье казалось раем по сравнению с этим убежищем нищеты.
Лена побежала назад. Все, что хотела она – выяснила. Решила, что придет сюда после рабочего дня, принесет продукты и посмотрит на девочку.
Она спешила, то бежала, то шла тяжело дыша.
О, Господи! Опять она лезет туда, куда ее не просят.
– Ленка! Ну, совали тебя туда! Ты-то там с какого боку? – вспомнились слова мамы.
И вообще, маму вспоминала она часто, пять лет уж как умерла, а Лена все мысленно разговаривала с ней. Вот и сейчас начала оправдываться:
– Я только посмотрю, мам. Нормально все с девочкой, так и уйду.
Однажды, в юности, бросилась она на защиту беременной одноклассницы. Ее тогда записали в такие же – дескать, шляются вместе. Вот мама тот случай и вспоминала.
Ей повезло – газель сегодня опоздала, всего лишь побурчал покупатель – старый дед правдолюб.
– Мало – цены завернули, людей дурите, так ещё и шляетесь в рабочее время! Сталина на вас нет!
Вечером когда уже смеркалось, и в городе зажглись жёлтые окна, с продуктами в сумке осторожно взошла она на крыльцо дома-пристройки старушки. Первая дверь была открыта нараспашку, вторая, направо – слегка прикрыта. Дальше темнел коридор с двумя обшарпанными дверями. Пыль, какой-то хлам, кислый, сдавленный, въевшийся в стены запах.
Откуда-то из глубины квартиры раздавался мужской пьяный голос:
– Нам пытаются навязать эту идеологию! Нас грабят и обворовывают! Так ведь рынок же! Рынок! Вся страна – рынок! Жлобы вокруг и капиталисты!
Дверь из-за которой раздавались эти речи, Лена обошла. Постучала в соседнюю и сразу услышала топот детских ножек. Но они всего лишь притопали к двери и застыли там.
– Эй! Есть кто дома? А Раиса Матвеевна дома? Позови бабушку, пожалуйста.
Лена понимала, чувствовала по возне за дверью, что девочка тут, но она не отвечала. Лена постучала ещё раз, попросила открыть. Результат тот же.
– А ты можешь к окну подойти хотя бы? А? А то я тут гостинцы принесла, а отдать не могу.
Лена вышла на улицу, вдохнула нормальный свежий осенний воздух. Надо было ещё понять – где окна этой комнаты. А ещё дойти до них. За пристройкой – завалы из ящиков, заросшие высоким бурьяном бузины, здесь и темнота казалась гуще. Но Елена, осторожно ступая все ж пробралась к окну.
То, что увидела она сейчас, можно было фотографировать и выставлять на выставку работ о нищете: в сером, едва пропускающем свет маленьком облезлом оконце – худенькое лицо красивой простоволосой девочки с большими красивыми, но такими страдающими глазами.
Она смотрела на Елену как-то обречённо и равнодушно, как будто – сквозь нее. И у Лены защемило сердце.
– Привет! – помахала Лена, стараясь натянуть подобие улыбки, подергала малюсенькое подобие форточки, показала руками – открой.
Но девочка только покачала головой, на голову ее почему-то была наброшена куртка. Она даже не попыталась открыть окно.
Лена объясняла, что принесла гостинцы, показывала сумку. Девочка смотрела с интересом, но окно так и не открыла.
– А бабушка где?
Девочка сложила ладошки, положила под щёчку. Понятно – бабушка спит.
– Разбуди! Разбуди ее!
Но девочка лишь мотала головой.
Так!
Лена вылезла из бузины, решительно шагнула в коридор, ещё раз постучала в эту дверь, а потом толкнула дверь соседнюю, и она оказалась открытой. В нос ударил запах алкоголя.
– Подобная идеология не нова! Еще Церковь с ней боролась! Да-да! – услышала последнюю фразу.
Нет. Тут не было собеседников. Полутьма. Посреди маленькой комнаты ораторствовал мужик. Ещё совсем не старый, но седой, покачивающийся от выпитого: на столе – помойка: объедки, пустые бутылки, закопченая сковорода и газеты. Под столом – та же помойка. Окно пыльное, в углу – тряпье, тумбочка и углы завалены книгами.
Он замер от неожиданности.
– Здравствуйте, извините за вторжение. Мне б к соседке Вашей попасть. Не поможете?
Хозяин икнул, попытался сфокусироваться на объекте, и все, что смог выдать, слегка придерживаясь за край стола:
– Сеньёрина, сеньёрина ...
Лена уже поняла, что зашла сюда зря. Ей нужна была помощь. Она вышла на улицу, настроена была воинственно, огляделась. Да-а... Тут и обратиться было некуда. Нежилые учреждения стояли сюда задами, даже окон не было – глухие стены. Но за зарослями и старым забором-сеткой – двор жилого двухэтажного дома. Может там хоть кто-нибудь что-то знает о старухе?
Чтоб попасть туда, нужно было выйти по проулку на улицу. Но не успела она шагнуть, как услышала неуверенные шаги сзади. Держась за стену шел следом за ней пьяница – сосед– оратор.
– Сеньёрина, – протянул он ключ на ладони.
– Это что? Это от квартиры Матвеевны?
– Так точно, – поклонился сосед, – Ключ от квартиры антисоветского элемента. Она отвергла идеологию предков, за что и расплачивается. Скотина! Она не понимает..., – он бормотал что-то ещё.
Дверь квартиры легко открылась, и Лена шагнула внутрь: затхлый запах, тусклый свет засиженной мухами лампочки, бабка – спит на довольно хорошем разложенном бордовом диване без белья, свернувшись калачом. Старая мебель, игрушки, наполовину отвалившийся с потолка лист пожелтевшей фанеры...
А больше Лена ничего не успела разглядеть – она встретилась глазами с девочкой. Не свежие съехавшие колготки, серая майка, наброшенная на голову куртка, волосы – по плечам.
– Привет! Я – тетя Лена. Я гостинцы принесла.
– Мы будем строить демократическое общество ..., – раздалось за спиной.
Откуда взялась смелость, но Елена подтолкнула мужичка из комнаты и закрыла перед ним дверь.
– Давай поедим, пока бабушка спит.
Она смотрела, как осторожно, косясь на нее, девочка ест колбасу, отламывает хлеб. Как будто боится есть, не верит, что это все – для нее.
Лена осмотрелась. Тут не было кухни в нормальном ее понимании. Не было холодильника, посуды. На подоконнике стояла корзина с проросшим луком – вот и все съестное, что увидела Лена. У соседа пьяницы и то больше было еды.
– А как тебя зовут? А?
– Таня, – почему-то шепотом ответила девочка.
– Таня? Танюшка, значит. А мама где твоя, Танюш?
Девочка перестала жевать, застыла на ней взглядом, потом личико ее исказилось, уголки рта поползли вниз, и она заплакала.
– Ну-ну..., – гладила ее Лена по голове, успокаивала.
– Она на поезде уехала, – немного не выговаривая буквы, ответила сквозь плач.
– Все хорошо, малыш. Теперь не бойся. Теперь всё будет хорошо.
А сережки девочки все же были золотыми.
– Эй! Э-эх! Проснитесь!
Старушка поднялась так неожиданно, что Лена отпрыгнула.
– Раиса Матвеевна, а где мать девочки? А? Я могу посмотреть ее документы? Документы Танечка? Где они?
Лена наступала напористо. Она уже начала догадываться, чисто интуитивно чувствуя нестыковки. Но старушка не испугалась.
– А нету документов! Кто ты такая, чтоб их спрашивать? Пошла вон! Вон пошла! Танька, брысь на диван, – она грудью наступала на Елену, прижимая ее к двери.
А Танюша, и правда, испуганно прыгнула на диван.
– Вы ... Вы... Это не Ваша девочка! Признайтесь. Давайте поговорим спокойно, Раиса Матвеевна! – пятилась Елена.
– Я те покажу спокойно! Я сейчас вот – табуретом по хребту ...
Она уже почти вытеснила Лену в дверь, та почти сдалась, когда взгляд ее упал на девочку: в глазах ребенка застыл страх. И этот взгляд придал силы. Нет. Она не оставит тут дитя. Понятно, что надо б сходить за милицией, заявить в органы, но...
Она никогда не обижала людей пожилых, но сейчас толкнула старуху со злостью. Толкнула в грудь, довольно сильно. Старушка уже держалась за дверную ручку, ее занесло, она, не отрывая руки, развернулась и улетела на стоящий рядом с дверью табурет, ударившись о стену спиной.
– Ой! – вскрикнула Матвеевна, а потом спокойнее добавила, – Паскуда ты.
А Елена, пока бабка очухивается, натянула на девочку куртку, сапожки. Она следила за бабкой, старалась спиной к ней не поворачиваться. Но Матвеевна так и сидела, держась за грудь.
И когда Таня была одета, когда Лена крепко взяла ее за ручку, остановилась в дверях.
– Вам плохо? Может скорую вызвать?
Матвеевна подняла на нее глаза и вдруг спросила:
– Ты чё ли мать-то ейная? – кивнула на ребенка.
– Что? Нет... Я не мать, – озадаченно замотала головой Лена, – Так Вы что, вообще не знаете ее мать?
– Откудова? На вокзале нашла. Оголодала девчонка. Вот и взяла на воспитание. С поезда она отстала какого-то.
– Господи! Раиса Матвеевна! Так а чего в пункт милиции не сдали?
– А чего они сами ее не нашли? – кипела гневом старуха, – Жирдяи и сволочи менты эти. Я нашла, значит – моя. Я любила ее по-настоящему, кормила, – посмотрела на Танюшку, – Правда, кормила? Скажи, Тань, кормила тебя бабушка Рая? – развернулась она к девочке.
Таня испуганно кивала.
– А деньги у меня есть. Да есть, – она встала, подскочила к тумбочке и вдруг вынула несколько крупных купюр, потрясла ими в воздухе, – Вота! Видела? Ну, наказывала иногда. Не поест день-два, так только лучше слушается. Да, лучше слушается, – и тут лицо ее изменилось, стало приторно-елейным, она наклонилась к ребенку ближе и заговорила неприятным высоким голоском, – А от бабы Раи не сбежи-ишь. Не-ет... Как не старайси, не сбежи-ишь... Не вы-ышло, не вы-ышло у тебя, гадина ты маленькая.
Лена подтолкнула ребенка, они вышли на улицу. Господи, как из ямы на свет, хоть света тут и не было. Лена посмотрела на сумку.
– Сейчас, Танюш, – она вытащила остатки продуктов, вернулась, приоткрыла дверь и сунула продукты на полку в комнату Матвеевны. Было ясно – старушка больна. Оставлять у нее девочку нельзя.
Она вышла, нахлобучив шапочку девочки пониже.
– Пошли, милая.
Елену просто колотило. Холодный ветер заставил поднять воротник. Нужно было время, несколько шагов, чтоб прийти в себя.
Уже стемнело, но на центральных улицах горели фонари, город ещё жил полной жизнью – люди спешили по домам с работы, вереницы машин сливались в единое шуршание, свет почти в каждом окне многоэтажек, ряды фонарей по аллеям и дорогам.
Она не думала – куда идёт и ведёт маленькую Таню,она пока могла думать только об одном – откуда. И хотелось уйти подальше от этого места. А когда, наконец, пламя нахлынувшего гнева поугасло, когда пришла способность думать, решила, что в милицию уставшего ребенка тащить поздно. Кто ею сейчас будет заниматься? Дежурные?
Дети удивились, но их удивление сменилось любопытством и радостью довольно быстро. Они пытались выспросить у Танечки хоть что-то, но ни возраста своего, ни фамилии Таня не помнила. И вскоре помытая и накормленная бульоном Танечка спала в Тошкиной пижаме под ватным одеялом на кровати Елены.
– Ма-ам, а если она сирота? Возьмём себе? – Катюшка в своем возрасте сомневалась, не могла понять, как было бы для них лучше – взять хотелось, но ведь, наверное, маме будет тяжело. Тошке – семь, а сколько с ним хлопот, а Танечке не больше пяти.
– Не уверена я, что сирота, Кать. У нее сережки в ушках – золотые. Это меня смущает. Старуха Матвеевна просто не заметила это, наверняка. Иначе б уж продала.
– Она совсем бедная, да?
– Знаешь, Кать. Она не бедная, она просто хочет казаться такой. И будет такой. Она нездорова, как и ее сосед. Им так жить нравится. Меня другое больше озадачивает – как никто не заметил, что девочка ей чужая? Никто... Получается не только бабка больна, а все наше общество. Вся страна... Вот что страшно. Ты – в беде один, как в пустыне.
– Теперь она не одна. Она – с нами, – облегчённо вздохнула дочка.
Утром дети отправились в школу, а Лена с Танечкой – в милицию. Они долго сидели в коридоре, ждали когда им помогут написать заявление. Это заявление куда-то отнесли, велели ждать, прождали они больше часа.
В коридоре дуло по ногам. Лена переживала за Танюшку, держала ее на руках.
– Может помнишь, как зовут твою маму? Аа? – особо не надеясь, спросила.
– Мама Надя, – вдруг ответила Таня.
– Надя? Умница ты моя, – она прижала губы к Танюшкиной щечке, – А папу? Папа...
– Папа.
– Понятно. Давай вспомним как тебя зовут Таня ....
– Татьяна Еонидовна Казантева.
Это был сюрприз. Вчера – ничего, а сегодня... Выспалась и вспомнила? Или просто привыкла к ней. Впрочем, зачем анализировать. Главное – вспомнила.
Лена метнулась к дежурному, перед окошком стоял мужчина. Она попросила через его.
– Нам заявление переписать надо. Девочка фамилию вспомнила. Дайте бланк.
– Издеваетесь? Ждите, говорю.
И тут Лену накрыло. Она, не лучше Матвеевны, отпихнула мужчину от окошка и зашипела, как змея.
– Если вы сейчас же не отведете нас к следователю, я поеду в прокуратуру вместе с потерянным ребенком. Нет! Я поеду в мэрию! Заведу девочку в кабинет и объявлю, что нашей милиции пофиг, что ребенок потерялся!
– Девушка-а! Знаете, сколько у нас этих дел... Видите, человек стоит.
Мужчина, которого она отпихнула, смотрел заинтересованно.
– Какой ребенок? Это интересно! – он переводил взгляд с Лены на Танечку, – И где Вы ее нашли? Ой, забыл представиться, – он достал корочки, – Газета "Красный север", я корреспондент, Петрухин – моя фамилия, Глеб.
– Из областной? Хорошо! Вот и напишите...
– Да постойте вы! – занервничал дежурный, – Пройдите в двадцать второй кабинет к следователю Самсонову. Разберемся с вашим ребенком.
Журналист подхватил Таню на руки:
– Ты не против, если я тебя понесу? – подмигнул ей.
И Лена, вооружившись журналистом центральной областной газеты, выдохнула: вот, теперь дела пойдут.
И они пошли очень стремительно. Казанцева Татьяна Леонидовна, пяти лет, уже полгода, как в розыске. Пропала в городе Данилов Ярославской области из квартиры, когда ее бабушка была в ванной.
Уже потом Танечка сама расскажет, что бабушка ее чем-то обидела, отругала, и она спокойно оделась и ушла из квартиры сама. Пошла на вокзал, в надежде найти маму, потому что мама уехала на поезде. Мама ее уезжала на учебу, на сессию в Ярославль. А Таня тоже ехала на поезде. Только в Вологду.
И как Глеб потом не пытался выяснить, как Танечка – ребенок без денег, проехала почти четырехчасовой путь, так и не выяснил.
Полноценная семья просто потеряла ребенка. Таню искали, но безрезультатно. То ли времена были такие, то ли не слишком умная Раиса Матвеевна в своей каморке ее очень хорошо спрятала.
Глеб настоял – Таню оставили у Лены. Поздно вечером он встретил родителей девочки на вокзале и привез их к Лене.
Надежда упала на колени, обняла дочку, заплакала беззвучно. Леонид смотрел на Глеба с Леной, на детей, как будто просил прощения, пытался разлепить руки жены, но она долго не расцепляла их.
– Мы-то ладно. Мы отойдем. А вот мать совсем сдала. Она ж все это время себя винила, – рассказывал Леонид, – Ну, вроде, подналадилось. А сейчас ... В общем, опять мать в больнице. Как узнала, что нашлась, что все нормально... Казалось бы – радость, а она ... Мы ее сразу отвезли, лучше пусть под контролем, а сами – сюда.
А Таня улыбалась и гладила маму по виску. Катюшка уткнулась в плечо Лены, тоже плакала. Ком в груди сдерживала и Лена.
Как же так? Как пережить такое?
Дети уже спали, а они вчетвером пили чай с булками и говорили о бедной Танечке, о себе, о нынешнем времени и стране.
– Я развожусь. Не выходит семьи, – жаловался Глеб.
– А я не развожусь, но давно не имею мужа, – добавляла Лена, – Не доходят руки.
– Мы съездим завтра к этой Матвеевне. Посмотрим, как жила наша Таня, – решила Надежда.
– Только ее туда не возите. Тяжко ей будет. Оставьте со мной. Выходной у меня.
– Ох, я не знаю – смогу ли я теперь ее вообще где-нибудь оставить, – вздыхала Надя, – Но с Вами. То есть – с тобою..., – они условились быть на "ты, – Это ж надо! Вот просто булки продавала и заметила. Мне страшно думать, что бы было, если б ты .. если б не заметила, – она уж не первый раз закрывалась ладонями и плакала, – Как нам тебя отблагодарить? Как?
– А разве ты б поступила по-другому, Надь? Так хочется, чтоб люди вернулись друг к другу.
***
– Одну булку дай, – она простояла в очереди, состоящей аж из троих людей.
Подвиг!
– Молодец ты сегодня, Раиса Матвеевна. Видишь, как приятно, когда тебя никто не ругает. С людьми надо ладить.
– Да пошли они в баню, люди твои! – привычно ругалась Раиса.
Ее задерживали всего на пятнадцать суток. Собирались отправить в психушку, но что-то там "не срослось". И через месяц она встала в конец очереди за булками в ларек Елены.
– Плачу по Таньке-то. Ведь как родная стала она мне. Чего я ей плохого -то сделала? Ничего. Спасла ведь. Увидишь там где, так скажи – скучает бабка Рая.
Уже подморозило, лёд поблескивал на асфальте, летели первые снежные мушки, белый иней сверкал на траве. Во второй половине дня торговля шла плохо. Сегодня даже самые вкусные булки – остались.
– Десять штук, пожалуйста, – наклонился кто-то к ее окошку.
– Глеб? Откуда ты тут?
– А мне статью надо написать про торговлю. Про то, как обвешивают, обсчитывают и обманывают честных граждан. Вот я и подумал: так ведь есть и другие продавцы: порядочные. Ещё и красивые к тому же.
– Глеб, ты в сказке живёшь? У нас таких нет. У нас таким можно стать только в ущерб себе, – улыбалась Лена, – По крайней мере сейчас. Я вот последнюю смену работаю. Ухожу на производство частное. Отделочные материалы делать буду.
– Не смогла?
– И так долго продержалась.
– Ну, тогда моя статья будет посвящена отделочным материалам. Мне вообще не очень важно о чем писать, важнее ..., – странно, но слов журналисту не хватило, – В общем, дай двадцать булок. Наедимся впрок. Отделочными материалами сыт не будешь... И может, наконец, наступит время, и разведется мы со своими бывшими. А?
***
Люди рождены друг для друга. (М. Аврелий)
Благодарю Светлану П. за историю из жизни семьи 🙏
Ваша Наталья Павлинова