Как поссорился Никита Сергеевич с Цзэдун Ичановичем,

часть вторая, финальная
Если Никита Сергеевич рассчитывал, что в роли гостя председатель Мао окажется более приятным человеком, то его ждало жестокое разочарование. Прилетев в столицу СССР, китайский лидер то и дело позволял себе откровенно грубить и советским хозяевам, и европейским коммунистам. Язвительно прервав застольную речь, Мао громко спросил: «Товарищ Хрущёв, я уже пообедал, а вы закончили свою историю про Юго-Западный фронт?» Хрущёв старался не допустить скандала, но это, кажется, только раззадоривало председателя.
Он был вполне уверен в себе (в Китае как раз добивали «правую оппозицию») и снова вернулся к излюбленной теме неизбежности ядерной войны с империалистами. На вопрос вождя коммунистов Италии о том, сколько же после этого останется итальянцев, китаец без тени улыбки отвечал: «Нисколько. А почему вы считаете, что итальянцы так важны человечеству?» Хрущёву пришлось вытерпеть и это, и недовольство гостя московским балетом, и многое другое.
Открытой ссоры не случилось, но из СССР Мао вернулся в задиристом, боевом настроении. Он снова публично осудил тех, кто слепо копирует советские методы, вместо того чтобы идти к социализму китайским путём. Начинался знаменитый «Большой скачок», и героями дня стали люди, умевшие одним ударом палки прикончить нескольких воробьёв. Обгоняя английские показатели, в деревнях варили паршивую сталь, в то время как Мао пообещал превратить больницы в школы, ведь больных при коммунизме не будет.
Агрессивность Пекина в отношении Москвы трудно было объяснить рациональными доводами, ведь, несмотря на успехи «Скачка», КНР ещё во многом зависела от советской помощи. Пытаясь рационализировать непонятное, Хрущёв решился на новое усилие — с большим трудом вырвав у китайцев согласие, летом 1958 года Никита Сергеевич отправился в КНР с неофициальным визитом. На этот раз Мао сделал всё, чтобы Хрущёв наконец-то усвоил урок: председатель пускал гостю в лицо кольца табачного дыма и значительную часть времени принимал его в бассейне.
Выглядело это довольно странно, особенно на фоне вновь поднятой темы атомной войны. Не ожидавший, что ему в буквальном смысле придётся раздеться до трусов, Никита Сергеевич вернулся в Москву раздражённым и уставшим. Первого секретаря охватило чувство фатализма, и он предоставил советско-китайским отношениям свободно плыть по течению. В 1959 году Хрущёв отправился в США — поездку, доставившей ему и политический капитал, и личное удовлетворение: капиталисты принимали советского лидера куда радушнее китайских товарищей.
В Пекине ревниво следили за советско-американским «флиртом», а Хрущёв, как будто бы рассчитываясь с Мао за свою терпеливость прежних лет, перешёл в контрнаступление. Никита Сергеевич язвительно комментировал громкий провал «Большого скачка», не скрывая своей насмешливости в разговорах с западными коммунистами. Для Мао это было тем обиднее, что сам он вынужден был маневрировать, косвенно признавая неудачу стратегии «Три года упорного труда — десять тысяч лет счастья». Китайцы миллионами умирали от голода.
Дело шло к открытому скандалу — и он действительно произошёл осенью 1959 года. Прилетевший в Пекин Хрущёв с нарочитой откровенностью поддержал Дели в разворачивающемся китайско-индийском территориальном конфликте. Когда министр иностранных дел КНР завопил про «индийский империализм», первый секретарь сумел перекричать его, в конце концов предложив китайцу «заткнуться». Улетая, Никита Сергеевич злобно обозвал Мао старой калошей — ещё не публично, а среди коллег.
Но в Пекине всё поняли правильно, постаравшись опередить «северных друзей». С весны 1960 года пекинский официоз открыто называл советское руководство «ревизионистским», вынудив тем Хрущёва ответить. Выступая несколькими неделя позднее в Бухаресте, Никита Сергеевич назвал Мао ультрадогматиком, левацким ревизионистом и — ещё раз — старой калошей. И следом, в один миг отозвал из КНР всех советских специалистов, после чего братский союз двух коммунистических режимов развалился уже окончательно и бесповоротно.