Полевые цветы

Считать минуты до встречи с Капитолиной Алёшка стал – лишь кони тронулись в путь. Прикрыл глаза… Видел лишь её одну, голосок её горестный слышал: - Как же я… без тебя… Тревожно на сердце, Алёшенька… Далеко-то как… долго. Ничто не занимало Алексея и по дороге из Луганска в Мариуполь. Просто смотрел в окно вагона… А сердце рвалось: знал, что плачет Капа… В Мариуполе долго ждали, пока придут вагоны с углём… Потом в порту ждали разгрузки… затем – когда погрузят уголь на корабль. Порт… и море – Азовушка бескрайний, всё же смогли немного отвлечь Алексея от грустных мыслей про Капу. Он по-прежнему думал о ней каждую минуту, но теперь старался всё рассмотреть и запомнить – представлял, как будет рассказывать Капитолине про море, про силу и красоту огромных свинцово-синих, порою до черноты тёмных азовских волн… про портовые сооружения, про корабли. Пока шли из Мариуполя в Таганрог, тоже не сводил глаз с моря: вот бы Капонька увидела!.. И в Таганроге долго ждали отправления на Севастополь. Однаж

Утром, пока Настенька сладко спала, Петро Ефимович заглянул на кухню: - Сказать бы вам, Полина Савельевна… Полина Савельевна не ответила, лишь сдержанно и суховато поклонилась хозяину. Вчера несла из погреба на кухню корзину с картошкой, морковкой и капустою. Родион Афанасьевич преградил ей дорогу. Взять из рук тяжёлую корзину не догадался. Полина Савельевна усмехнулась: оно, понятно, не барское дело – с корзинами-то… Но – уж коли решил посвататься к Капитолине, мог бы и подсобить будущей тёще… Родион Афанасьевич принял надменный и оскорблённый вид. Взволнованно крутил пуговицу на пиджаке: - Хотелось по-хорошему, Полина Савельевна… чтоб – по любви… как положено. Только дочка ваша… – Родион Афанасьевич расстегнул пуговицу. – Дочка ваша… - Что ж – дочка? -Уж не обессудьте, Полина Савельевна. Скажу, – как есть. – Родион Афанасьевич ударил себя в грудь: – Дочка ваша… не умеет ценить чувства… да, – не умеет. Не умеет ценить глубокие чувства… ту любовь, что я… всем сердцем испытываю к ней. П

Петро Ефимович поднял голову: в кабинет – без разрешения, по-свойски, – ввалился шурин. Плюхнулся на диван, закинул ногу на ногу. Так же по-свойски, без разрешения, взял со стола пачку дорогих папирос, закурил. Ухмыльнулся: - Всё работаешь, Петро Ефимович?.. Смотри, как бы Настька не заскучала с тобою. А то – она баба аппетитная… Пока ты над бумагами сидишь до полуночи… да в шахте, с шахтёрами, пропадаешь, – она запросто найдёт, с кем утешиться. - Ты, Родион, по делу ко мне? Или – языком почесать? – сдержанно поинтересовался Петро Ефимович. - И как с тобою не соскучиться, – вздохнул Родя. – До чего жаль мне сестрицу Анастасию Афанасьевну!.. Всё у тебя дела… да дела. – Шурин ударил себя в грудь: – А ежели мне хочется – по-родственному с тобою!.. Ежели – нужда у меня, чтоб ты помог! - Говори про свою нужду и ступай прочь: некогда мне. - Женюсь я, Петро Ефимович. -Ну?.. - Ну, и – как положено, – сватов засылаю. Петро Ефимович промолчал. - И хочу, чтоб ты сватом был. Ты, Петро Ефимович, ч

Сестрицу Настеньку Родион повадился проведывать через день да каждый день. Впрочем, с Анастасией Афанасьевною едва ли парой слов перебрасывался… Не давал проходу Капитолине. Подарки дарил: то конфеты и пряники из городской кондитерской лавки, то бусы жемчужные – проторил Родя стёжку к маманиной шкатулке, где Меланья Егоровна ещё с девической поры хранила дорогие сердцу украшения… А однажды Родион Афанасьевич гордо преподнёс Капитолине брошь с крупной жемчужиной в центре и с небесною бирюзою по краям. Брошь эта сильно напоминала ту, что недавно красовалась на светло-бежевом с белыми кружевами платье хозяйки: тогда Анастасия Афанасьевна ездила на крестины к Оленьке, двоюродной сестре… Конфеты и пряники Капа не брала: молча обходила Родиона Афанасьевича с его дарами. На бусы жемчужные не взглянула, – так же молча отстранилась, когда Родион Афанасьевич захотел надеть их ей на шею… А знакомая овальная брошь с жемчужиной и бирюзою рассмешила Капу. Она даже оглянулась через плечо, – посоветов

Капа растерянно улыбнулась: - Сваты?.. Алексей не сказал, что уже говорил с маманей про сватовство… Мать слёзы смахнула: - Как бы батя и Захар радовались, – что ты уж невеста… И Петру Ефимовичу спасибо. -Петру Ефимовичу?.. -Низкий поклон ему, – что на работу взял… да платил – не скупился. И с приданым мы с тобою всё успели… справились: ни в чём нуждаться не будешь, дочушка. Раз уж свадьба скоро… скажу тебе, Капонька: и деньги есть у нас. Отец, а потом и Захар, собирали, – на приданое, на свадьбу тебе. Не тратила я деньги эти, до копеечки сберегла: вот за это и спасибо Петру Ефимовичу. Хоть и за богатого идёшь, а родне мужниной не придётся упрекать тебя. А Петро Тимофеевич посажённым отцом на свадьбе будет. Капины брови удивлённо взлетели: - За богатого?.. Какое ж богатство, маманюшка. Алёшка… Алексей вовсе не богат. С матерью живут… без бати, – как и мы. Да и учёбу ещё не окончил. Про свадьбу мы договорились, – чтоб осенью. Когда он станет на шахте работать. Полина Савельевна помолчала

Обед в честь именинницы удался на славу: борщ в мисках переливался всеми оттенками свекольно-красного и оранжевого цветов – к нему Полина Савельевна подала порезанное бело-розовое сало и тёртый хрен; самогонку закусывали чудесно застывшим холодцом – прозрачным, как чистый речной лёд, лишь сверху – белые, чуть уловимо пахнущие чесноком кружки жира. На большом блюде золотилась душистый гусь с ароматными яблоками. В расписных мисках в центре стола нежно румянились пироги – с капустою, с яблоками, с маком. О самогонке – отдельное слово: будто утренняя роса… Поздравляли именинницу, желали богатства и счастья в доме, дарили щедрые подарки. Анастасия Афанасьевна на подарки едва ли смотрела… Не радовали её ни серьги в резном футляре, что преподнёс ей супруг Петро Ефимович, ни дарёные маманей и крёстной дорогие отрезы – шерстяные, шёлковые, – на платья, на юбки и кофточки… ни пуховый платок, батюшкин подарок, ни узорчатая шаль: крёстный постарался, выбрал на ярмарке… Братец Родион надел на Наст

В исподних штанах и рубахе вошёл в воду… Капитолина прижала к груди руки: - Не… смейте!.. Лучше… утону… - Соплюха. Дура. Кто ж тебе даст – утонуть-то, – усмехнулся управляющий. Подхватил Капу на руки и понёс к берегу… Она уперлась ладонями в его грудь: -Ежели… Всё равно утоплюсь. - Что ж ты так глупа, – Петро Ефимович опустил девчонку на прибрежный клевер, велел: – Оденься. И косу заплети, а то… будто русалка. Сам отжал штаны и рубаху, оделся. Присел на поваленную ветром старую иву, достал пачку дорогих папирос: - Ну… лампонос. Рассказывай, для чего мальчишкою – столько времени!.. – переодевалась. Капа вскинула на управляющего дерзкий взгляд: - Неужто непонятно – для чего! Одни мы с маманюшкою остались! Мне замуж идти… Приданое надобно… Вспыхнула, – застыдилась своих слов… Сквозь густой папиросный дым Петро Ефимович внимательно смотрел на неё: - Сколько ж тебе, – что замуж собралась? -С весны пятнадцатый год пошёл. - Рано – в невесты-то. Либо… есть уж жених? - Есть. Учится он, – в Гор

Алёшка Ветлугин сам смиренно поклонился управляющему, попросил: - Петро Ефимович! Возьмите лампоносом братуху моего двоюродного… Захарку Ветлугина. Сиротою Захарка остался – сызмальства. В Камышевахе, у тётки, живёт. Я уж всем премудростям нашего дела обучил его. Захарка – смекалистый… и работы не боится: стараться будет. Возьмите, Петро Ефимович. Нам край как лампоносы нужны: Матвей Бирюков в коногоны ушёл… А Васька Ерёмин в город уезжает: в Горной школе учиться будет. Кому ж по выработкам лампы разносить-развешивать? Неуправно нам, Петро Ефимович. Лишние руки не помешают. Петро Ефимович побарабанил пальцами по столу: что и говорить… Лампоносы нужны. Десятник Вальтер, немчура ржавая, жаловался нынче, что не справляются мальчишки: в спешке развешивают лампы как попало, за огнём не следят… Распорядился: - Пусть выходит. Сегодня, в ночную смену. – Погрозил Алёшке пальцем: – Но – смотри у меня! Теперь не только за себя отвечать будешь. Велю десятнику, чтоб за работу спрашивал с тебя за д

Чуть приметная грустная улыбка тронула материны губы… Полина Савельевна прижала к себе дочушку. Будто случайно, положила руку на увесистый рогач, что стоял у плиты, кивнула Вальтеру на дверь: - Ступай-ка ты… как там тебя… – Вертель, – из нашей хаты. И вперёд – не смей к нам во двор заходить в грязных сапогах. Вальтер покосился на рогач. Про то, как умело… и – широко русская женщина может использовать кухонную утварь, немец догадался правильно… (Рогач – южнорусское слово. Кухонный рогач, по-другому – ухват, – это ручной инструмент, предназначенный для перемещения глиняных и чугунных горшков, в которых готовили пищу, и установки их в топку русской печи. Представляет собой металлическую рогатку, закреплённую на длинном черенке). Чего доброго… Вальтер забормотал что-то по-своему, предусмотрительно попятился и выскользнул за дверь. Григорий жалел и берёг свою Полюшку… Не гнушался той работы, которую мужики обычно называют бабской: бывало, брал вёдра, отправлялся к колодцу, – чтоб наносить п

Мишка насмешливо сощурил глаза: - Первый класс… – первая четверть. И ты веришь в это… в эти сказки?.. А ещё на учительницу учишься! А ещё – София Павловна! В ромашковый венок София вплела дикие колоски и стебельки мяты, примерила, – склонилась над водой. Подняла на Мишку тёмно-карие глаза: -Это не сказка. Предание. Значит, – было… Раз мы с тобой – больше века прошло! – знаем об этом. - Сонечка!.. - Мне не нравится – Сонечка. Сонечка, Соня, Сонька… Софией зови. -А солнышком – можно? София дёрнула плечами: - Ещё лучше! По имени зови! - Так это ж и есть твоё имя. По-украински солнышко – сонэчко. Вот и получается: Сонечка – Сонэчко. Тебе идёт. Так что там со сказкой – преданием? Выходит, – прямо в эти дни всё и случилось? Зорька эта... - Капитолинина? -В эти дни. Только – больше ста лет назад. И число было не восемнадцатое, а пятое – по старому стилю. Мишкины глаза смеялись: - И – что: вот прямо завтра можно увидеть её? - Кто не проспит зорьку – самые первые минуты, – тот и увидит. А встав