Издательство СЛОВО/SLOVO

Почти у каждого человека есть секреты — что-то, что он скрывает или не особенно афиширует. А иногда просто никто не обращает внимания на его откровения, особенно если речь идёт о писателе, который рассказывает о себе, о событиях своей жизни через призму мыслей и чувств лирического героя или вымышленных персонажей. «Белые пятна» обнаружились и в официальной биографии Валентина Катаева, моего дедушки. Например, чем он занимался в годы Гражданской войны, когда в его родном городе Одессе власть менялась раз десять? Загадка. Конечно, в его произведениях были туманные намёки на различные опасные ситуации, но отделить вымысел от реальных событий не всегда возможно. В автобиографии 1926 года он писал, что Гражданская война 1918–1920 годов на Украине «замотала в доску, швыряя от белых к красным, из контрразведки в чрезвычайку». Судя по его произведениям того времени, его мобилизовали сначала белые, затем красные. Он чуть не умер от тифа — именно эта смертоносная болезнь стала толчком для написа

Американская парижанка Мэри Кассат (1844–1926), уехавшая от состоятельных родителей ради занятий искусством, добилась невозможного: участвовала в выставках вместе с импрессионистами, освоила сложную технику пастели не хуже Эдгара Дега. Ее работы продавали Поль Дюран-Рюэль и Амбруаз Воллар, и мадмуазель заработала столько, что смогла купить старинный замок Château de Beaufresne неподалеку от Парижа. Одинокая, если не брать в расчет множества племянников и племянниц, так и не познавшая личного счастья: роман с учившим ее офорту Эдгаром Дега под большим вопросом, поскольку переписку Мэри уничтожила. Всю жизнь она рисовала лишь детей и женщин — сначала в духе импрессионистов, потом набидов, а под влиянием поездок в Италию и Испанию ее матери с детьми в 1890-х годах превратились в мадонн с младенцами. Профессиональных художниц в истории искусства ХIХ столетия считанные единицы: Камила Клодель, Ева Гонзалес, Мария Башкирцева и «три гранд-дамы импрессионизма» — француженки Мэри Бракмон, Берта

Санкт-Петербург — настоящий город-музей, где история и искусство переплетаются на каждом шагу. Среди множества музеев Санкт-Петербурга особенно выделяются два выдающихся: Государственный Эрмитаж и Русский музей. Каждый из них предлагает уникальное путешествие по миру искусства и истории, позволяя ощутить величие культурного наследия. Эрмитаж — это город внутри города. На протяжении нескольких веков здесь собиралась одна из богатейших коллекций мирового искусства. В каждом зале — маленькая вселенная: от величавых Тициана и Рембрандта до эмоционального Караваджо и поэтичного Джорджоне. Средневековые мастера, такие как Симоне Мартини и Беато Анджелико, переносят в мир готической изысканности, а Тьеполо, Рубенс, Ван Дейк и Снейдерс поражают барочной пышностью. XIX–XX века представлены здесь шире, чем в большинстве музеев мира: Сезанн, Ван Гог, Гоген, Матисс, Буден, Вламинк, Пикассо и русские авангардисты Кандинский и Малевич. В Эрмитаже картины охватывают все эпохи и стили, позволяя за од

Все это Воллару рассказал Сезанн, вот уже который месяц работавший над его портретом в своей парижской мастерской на улице Эжесип-Моро. Воллар был совершенно измотан двумя ежедневными сеансами позирования (в итоге число их дошло до 100). Сезанн же днем по обыкновению отправлялся в Лувр, где рисовал античные статуи или писал акварелью на пленэре, утверждая, что это помогает ему хорошо видеть на следующий день. И так продолжалось неделями. «Надо бы пойти посмотреть на работы Делакруа из коллекции Шоке, которые выставят на торги», — как-то сказал он сидевшему на шатком табурете Воллару. — И обратите внимание на акварель, изображающую цветы, купленную Шокэ на аукционе Эжена Пирона, скульптора, назначенного Делакруа своим душеприказчиком. Между прочим, — продолжил Сезанн, — художник предоставил наследникам право выбрать себе любую его вещь, кроме той самой акварели, которая должна была непременно фигурировать на его посмертном аукционе, где ее Пирон и приобрел». Известный своим любопытство

Валентин Катаев — мой дедушка. Почти двадцать шесть лет я прожила рядом с самым близким и надёжным другом. Юмор, а не назидания и всяческие запреты и наказания помогали ему легко справиться с моими детскими капризами, подростковыми протестами или юношеской категоричностью. Вообще в нашей семье сложились теплые, доверительные и вместе с тем шутливо-ироничные отношения. Скорее всего, такой стиль общения перекочевал в наш дом из юности самого дедушки — из 1920-х годов, когда молодые талантливые одесские поэты Валентин Катаев и Юрий Олеша приехали покорять Москву. Вскоре из никому не нужных нищих провинциалов они превратились в успешных и вполне популярных беллетристов, авторов газеты Гудок. Валентин Катаев, он же Старик Саббакин, Валюн, Катаич начал перетаскивать своих друзей в столицу и пристраивать на работу. Вслед за ним в Москве оказались Илья Ильф, Эдуард Багрицкий, и его младший брат Евгений Катаев, которому с лёгкой руки Валентина предстояло стать соавтором Ильфа — Петровым — и вме

Кому же досталась коллекция, распроданная в 1899 году на аукционе, оставшемся в истории как «Аукцион вдовы Шоке»? Да, считай, никому. Детей у супругов не было, единственная дочь умерла в младенчестве. Окажись коллекция в руках разбирающихся в искусстве, те не стали бы в одночасье все пускать с молотка. Но коллекция досталась грузчику в Руане, носильщику на рынке в Париже, портовому рабочему в Гавре, горничной и консьержке. В итоге набралось 11 родственников, из которых никто тетку Мари в глаза не видел. Всем им хотелось одного: поскорей все продать, деньги поделить. Успей мадам Шоке подписать завещание, все получила бы взятая на воспитание сиротка. Ведь когда госпоже стало совсем плохо, переживавшая за девочку служанка настояла на том, чтобы позвать нотариуса, и мадам согласилась. Прибывший на следующий день ровно в полдень мэтр опоздал на 20 минут. Запертый в секретере черновик завещания так и остался неподписанным. Не напоминает это ли историю Амбруаза Воллара, к которому нотариуса д

Англии готика распространяется в сочетании с нормандской архитектурой, проникающей через посредство различных европейских вариантов романского стиля. У нормандских базилик есть определенные общие признаки: значительно вытянутый в длину продольный корпус, несколько трансептов, удлиненные хоры и венчающая здание башня над средокрестием. Предпочтение отдавалось четким формам, например прямоугольной апсиде; для английских построек характерны также фасады, значительно вытянутые в ширину. С распространением нового архитектурного стиля стремление в высоту становится более ощутимым, чем в нормандских зданиях, однако церкви по-прежнему отличаются выраженной горизонтальной ориентацией. Сохраняются прямоугольная форма трансепта и широкий фасад романского происхождения, но подчеркивается вертикаль башни, приобретающей сложную, обогащенную множеством деталей структуру. КЕНТЕРБЕРИЙСКИЙ СОБОР Кентерберийский собор был полностью перестроен в 1070–1077 гг. по проекту, который явно напоминает церковь

24 июля — день рождения короля пера и шпаги: Александру Дюма-отцу исполняется 220 лет! Имя этого великого сына Франции давно стало синонимом приключений, отваги, любви и блеска королевских интриг. Александр Дюма-отец — не просто писатель, а настоящий волшебник слова, который сумел создать мир, в котором живут мужественные мушкетёры, благородные мстители и блистательные королевы. Его перо летало быстрее шпаги, а фантазия уносила читателей в вихрь событий, где каждая страница пульсировала жизнью. Наследие Дюма — это около трёхсот произведений, среди которых особенно сияют три жемчужины, покорившие миллионы читателей. «Три мушкетёра» (1844) Этот роман стал гимном дружбе, чести и благородству. История Д’Артаньяна, Атоса, Портоса и Арамиса — это не просто приключения, это вечный пример мужества и верности. Их девиз — «Один за всех и все за одного!» — стал крылатым выражением и символом братства на века. Кто не мечтал хоть раз оказаться в этой компании и сразиться за правду в тени королевск

Мой дедушка, писатель Валентин Катаев, в годы Великой Отечественной войны работал военным корреспондентом Совинформбюро, газет Правда и Красная звезда. Он писал фронтовые очерки, рассказы, пьесы — всё, что помогало людям выстоять, понять, почувствовать. Когда он не был на фронте, жил в Москве, но нередко уезжал в Переделкино. Там, в этом подмосковном писательском посёлке, была написана пронзительная повесть Жена — история о женщине по имени Нина, которая мчится на фронт, чтобы найти могилу своего мужа, лётчика-истребителя. Повесть была посвящена памяти Евгения Петрова — младшего брата дедушки и соавтора Двенадцати стульев. Он погиб 2 июля 1942 года, возвращаясь из осаждённого Севастополя. В это же время дедушка написал такие стихи: Ах, какие сугробы За окном намело! Стало в комнатах тихо, И темно, и тепло. Я люблю этот снежный, Этот вечный покой, Темноватый и нежный, Голубой-голубой. И стоит над сугробом Под окном тишина… Если так же за гробом — Мне и смерть не страшна. В Переделкине

«Это вы открыли Сезанна, Ренуара, Дега?» — спросил Амбруаза Воллара американский журналист. «Не говорите глупости. В 1876 году, когда мне не было и десяти и я жил на далеком острове Реюньон, господин Шоке и другие открыли Сезанна…» Так-то оно так, но к открытию Сезанна и Воллар приложил руку — ведь это же он, вняв советам Писсарро и Ренуара, в 1895 году устроил первую выставку «Отшельника из Экса»! В отличие от Сезанна, Огюста Ренуара никак нельзя было назвать художником «одновременно неизвестным и знаменитым», когда Амбруаз Воллар постучался в дом № 13 по улице Жирардон на Монмартре, известный как «Замок туманов». Зато, когда 20 лет назад с художником познакомился Шоке, коллекционеры Ренуара не жаловали и встреч с ним не искали. Виктор Шоке и тот не удосужился посетить выставку 1874 года — друзья отсоветовали попусту тратить время, оправдывался он потом. Но в Отель Drouot, где весной 1875 года распродавали свои картины те, кого станут именовать импрессионистами, пошел. «Подумать тольк