ПСИХОЛОГИЯ УЖАСА | РАССКАЗЫ

— Спи, мой хороший, спи… — шёпот Лены был тоньше паутины, он едва пробивался сквозь ватную тишину детской. Она стояла, согнувшись над кроваткой, и не дышала. Казалось, даже удар её сердца мог разрушить это хрупкое, выстраданное затишье. Митька, её полугодовалый сын, наконец-то перестал хныкать. Его грудь мерно вздымалась, крошечные кулачки разжались, ресницы перестали трепетать. Победа. Маленькая, но от этого не менее значимая победа в бесконечной войне с коликами, режущимися зубами и вселенской несправедливостью младенчества. Лена выпрямилась, чувствуя, как ноет каждый позвонок. Она медленно, миллиметр за миллиметром, попятилась к двери, словно сапёр, отступающий от обезвреженной мины. Поворот ручки — беззвучный, отточенный сотнями таких отступлений. Щелчок замка прозвучал бы сейчас как выстрел. Она вышла в коридор и прикрыла дверь, оставив лишь крошечную щель, чтобы слышать его дыхание. В ушах звенело от усталости. Ей отчаянно хотелось пить. Просто стакан холодной воды. Она пошла на

— Дашенька, ну кто же так морковь трёт? Ты же всю силу вкладываешь, а нежность где? Овощи чувствовать надо! Дай сюда, горе моё луковое. Тамара Игоревна с властным, но будто бы ласковым вздохом отобрала у дочери тёрку и продолжила сама, действуя широкими, размашистыми движениями, от которых оранжевые стружки летели во все стороны. Даша, не говоря ни слова, отошла к раковине. Она механически открыла кран и принялась намыливать уже и так до скрипа чистую тарелку. За месяц материнской «помощи» она привыкла, что на собственной кухне является лишь неумелым подмастерьем, чьи действия требуют постоянного контроля и коррекции. Всё стояло не на своих местах. Крупы, которые Даша покупала в удобных прозрачных пакетах, были пересыпаны в одинаковые безликие банки без подписей. Любимая Славина кружка с дурацкой надписью, которую он привёз из командировки, была задвинута в самый дальний угол шкафа как «неэстетичная». А ножи, которые Слава всегда раскладывал по размеру, теперь лежали в ящике вперемешку

— Макс, убери. Ну пожалуйста, убери телефон. Я только проснулась. — Оленька, ну в этом же вся соль! Вся суть! Люди хотят видеть настоящую жизнь, понимаешь? Без фильтров, без прикрас. Вот она ты, моя сонная, моя настоящая. Аудитория это ценит. Ольга прикрыла лицо ладонью, пытаясь укрыться от безжалостного чёрного глазка камеры. Утренний свет бил сквозь окно, и она чувствовала себя не просто невыспавшейся и простуженной, а каким-то редким жуком, которого энтомолог пришпилил к подушке и теперь рассматривает под лупой. Её заложенный нос, спутанные волосы, старая футболка, которую она любила именно за то, что в ней её никто не видел — всё это теперь было не её личным, утренним пространством, а контентом. Сырьём для его блога о «предельно честной жизни». — Максим, твоя аудитория ценит унижение. Моё унижение, — она отвернулась к стене, натягивая одеяло до самого подбородка. — Это не честность, это эксгибиционизм за чужой счёт. — Ну что ты начинаешь? Это просто картинка, момент. Смотри, уже пя

— Свет, ну ты чего опять? Третий день уже на стену лезешь. Выпей ещё таблетку, — Олег говорил это с неподдельным сочувствием в голосе, не отрываясь от экрана ноутбука, где мелькали какие-то графики. Он сидел в своём удобном кресле, поджав одну ногу, и вид у него был сосредоточенный и усталый — человек, несущий на себе всю тяжесть мира, или, по крайней мере, их маленькой семьи. — Я выпила уже три, больше нельзя, — просипела Светлана, прижимая ладонь к распухшей щеке. — Олег, я звонила в клинику, помнишь, которую мне Лена советовала? Там сказали, что нерв воспалился, нужно чистить каналы, ставить пломбу… Она замолчала, не решаясь озвучить сумму. Ноющая, пульсирующая боль, казалось, заполнила всю правую половину её головы, отдавая в висок и глаз. Это была не просто боль, это было унижение. Она мешала ей спать, есть, думать. Металлический привкус обезболивающего во рту смешивался с горечью отчаяния, и весь мир сузился до этого воспалённого нерва, державшего её в заложниках. — И сколько эти

— Валер, может, всё-таки посмотрим что-нибудь попроще? Этот же стоит как половина наших зарплат. Голос Кристины был тихим, почти неразличимым в бархатной тишине ювелирного салона. Он затерялся где-то между мягким ворсом ковролина и холодным блеском витрин, под которыми на чёрных подушечках покоились сокровища, способные прожечь дыру в любом семейном бюджете. Валера её не услышал. Или сделал вид, что не услышал. Он, как ребёнок перед витриной с игрушками, буквально впился взглядом в тяжёлый, полновесный золотой браслет византийского плетения. Украшение лежало под хирургически точным светом галогенной лампы, и каждая его грань, казалось, кричала о своей непомерной цене. — Проще — это для коллег по работе, Кристин. А это для мамы. Мама у меня одна, и она заслуживает самого лучшего, — произнёс он с нажимом, не отрывая взгляда от витрины. В его голосе звучала та самая непреклонная сыновья почтительность, спорить с которой было всё равно что пытаться остановить поезд, встав на рельсы. Беспол

— Так что ты решил насчёт ресторана? Я посмотрела тот итальянский, о котором мы говорили, там отличные отзывы, — Лиза помешивала соус в сотейнике, стараясь перекричать работающую вытяжку и телевизор в гостиной. Она обернулась к Славе. Он сидел за кухонным столом, уткнувшись в телефон, и бездумно водил пальцем по экрану. — Слав? Ты меня слышишь? Годовщина через три дня. Он поднял на неё отсутствующий взгляд, словно вынырнув из глубокого омута. — А? Да, да, итальянский. Нормально. Именно в этот момент его телефон, лежавший рядом с солонкой, завибрировал и запел навязчивой полькой — мелодией, которую Слава специально установил на звонки от матери. Он тут же схватил его, словно это был спасательный круг. Его лицо мгновенно преобразилось: напряжённые черты разгладились, в глазах зажёгся живой, тёплый огонёк, которого Лиза не видела уже несколько недель. — Да, мамуль, привет! — его голос стал выше и мягче, превращаясь в то самое воркование, от которого у Лизы сводило скулы. — Нет, не отвлека

— Он опять сожрал всю ветчину? Ира, я её вчера вечером купил. Целую упаковку. Я хотел утром сделать себе нормальный бутерброд. Стас стоял у распахнутого холодильника, и его голос был обманчиво спокоен. Но Ирина, резавшая салат у раковины, уловила в нём стальные нотки, которые не предвещали ничего хорошего. Она не обернулась, лишь сильнее сжала в руке нож, продолжая с методичным стуком кромсать огурец. Запах свежести и лука смешивался с застоявшимся, тяжёлым воздухом гостиной. — Стас, ну что ты начинаешь? Он молодой парень, у него организм растёт. Тебе жалко куска ветчины для моего брата? — Мне не жалко куска, Ира. Мне жалко, что твой «молодой парень» третий месяц протирает штаны на моём диване, жрёт мою еду, пользуется моим интернетом и даже не делает вида, что ищет работу. Его организм растёт исключительно вширь, лёжа на боку. Гостиная, совмещённая с кухней, превратилась в берлогу Коли. На журнальном столике, заляпанном кольцами от кружек, валялись пустые пачки из-под чипсов. На полу

— Оля, может, хватит уже? Я с тобой разговариваю, а ты будто не здесь. Голос Глеба, ленивый и капризный, просочился в плотный кокон её сосредоточенности, но не смог пробить его насквозь. Ольга не отрывала взгляда от экрана. Строки кода, таблицы с данными и графики сливались в одну рябящую кашу. Глаза жгло так, будто в них насыпали песка, а в затылке тупо, монотонно стучал молоточек — верный спутник третьей бессонной ночи. Воздух в комнате был густым и кислым от запаха десятков выпитых кружек растворимого кофе и её собственного, почти осязаемого напряжения. Она вся превратилась в один сплошной, натянутый до предела нерв. — Я почти закончила, Глеб. Ещё пара часов, и я всё отправлю, — пробормотала она, её пальцы продолжали летать над клавиатурой. Щелк-щелк-щелк. Этот сухой, отрывистый звук стал единственным саундтреком её последних семидесяти двух часов. Он был звуком её борьбы. — Пара часов… Ты это говорила ещё вчера вечером. Я уже забыл, как ты выглядишь без этого своего ноутбука. Мы ка

— Костян, ну ты обещал же! Давай, трави самую свежую байку про Ритку! — Андрей, хозяин квартиры, хлопнул Костю по плечу и протянул ему очередной бокал пива. Гостиная была наполнена гулом голосов, запахом горячей пиццы и тёплым, приглушённым светом. Человек десять, их обычная компания, собрались на очередные субботние посиделки. Рита сидела на диване, зажатая между Леной, женой Андрея, и кем-то из Костиных коллег. Она сделала маленький глоток вина и заставила себя улыбнуться, хотя внутри всё сжалось в ледяной комок. Она знала, что сейчас будет. Костя расцвёл. Он обожал быть в центре внимания, особенно когда для этого можно было использовать её. Он поставил бокал на стол, театральным жестом развёл руки и обвёл всех сияющим взглядом прирождённого артиста. — О, это была феерия, ребята! Вы просто не представляете! — начал он, и все тут же замолчали, повернувшись к нему. — Представьте картину: прошлая неделя, ливень стеной, апокалипсис местного разлива. А моей королеве приспичило сбегать в м

— Светка, я дома! И угадай, что я принёс! Голос Бориса, гулкий и самодовольный, прокатился по квартире, вырвав Светлану из полуденной дрёмы над путеводителем по галерее Уффици. Он влетел на кухню, сияющий, как начищенный самовар, и с размаху бросил на стол дешёвую пластиковую папку синего цвета. От него пахло улицей и той особенной, ни с чем не сравнимой эйфорией человека, провернувшего, по его мнению, гениальную сделку. — Сюрприз! — провозгласил он, раскинув руки, словно ожидая аплодисментов. — Можешь начинать меня благодарить. Я всё организовал. Наш отпуск. Улыбка медленно сползала с её лица, пока она открывала папку. Внутри лежали распечатки. Первой была фотография деревянного домика на фоне хмурого соснового леса. Дальше — изображение озера, свинцового и холодного даже на глянцевой бумаге. Договор аренды. Билеты на поезд до Петрозаводска. Она перебирала листы одеревеневшими пальцами, и картинки тосканских холмов в её голове сменялись видами карельских болот. Последний документ был