Lace Wars

Весной 1973 года в наглухо зашторенных кабинетах Госкомспорта решалась судьба мышц. Не каких-нибудь, а вполне конкретных — тех, что нарастали на телах советских граждан вопреки генеральной линии партии. Чиновники в серых пиджаках, люди, для которых вершиной физической эстетики был подтянутый значкист ГТО, с плохо скрываемым отвращением листали самопальные журналы с фотографиями атлетов. На повестке дня стоял вопрос о культуризме. Слово-то какое, буржуазное, отдающее тлетворным душком Запада. И проблема была не в том, что кто-то где-то таскал железки. Проблема была в цели. Советская система физического воспитания, отточенная десятилетиями, ковала не людей, а функции. Нужен был не просто сильный человек, а сильный рабочий, сильный солдат, сильный колхозник. Система ГТО («Готов к труду и обороне») — это же гениальный в своей простоте конвейер по производству унифицированных тел. Бег, прыжки, метание гранаты — всё предельно утилитарно. Твоя сила и выносливость принадлежат не тебе, а госуда

Когда Пётр I прорубил своё знаменитое окно в Европу, он не только корабли строить начал и бороды брить, но и запустил сложнейший механизм династической дипломатии. Оказалось, что женитьба наследника — это не просто семейное дело, а государственный акт первостепенной важности. До него русские цари по старинке выбирали невест из своих же, боярских родов — Милославских, Нарышкиных, Салтыковых. Это было понятно и привычно, но имело один колоссальный недостаток: любая такая свадьба немедленно превращала семью невесты в клан, рвущийся к власти. Новая родня, подобравшись к трону, начинала тянуть на себя одеяло, плести интриги и считать казну своей кормушкой. Чтобы пресечь это кумовство на корню, и решили искать невест за границей — у тех, чья алчная родня останется далеко и не сможет мешать государственным делам. Первые попытки были не слишком удачными. Племянницы самого Петра, выданные замуж за немецких герцогов, счастья в браке не нашли, а супруга царевича Алексея, София Шарлотта Брауншвейг

История любого большого человека, а тем более настолько противоречивого, часто начинается с какой-нибудь сентиментальной чепухи про бедное детство. В случае с Лаврентием Павловичем Берией, родившимся 29 марта 1899 года, эта чепуха была суровой реальностью. Его родное село Мерхеули в Абхазии, тогда часть Кутаисской губернии, было не тем райским уголком, который сегодня показывают туристам, а обычной дырой, где люди выживали, как могли. Семья мингрелов Павла и Марты Берия не просто была бедной — она находилась на грани полного разорения. Отец, Павел Хухаевич, перебрался сюда из Мегрелии, пытаясь поймать удачу за хвост, но, видимо, хвост оказался слишком вертлявым. Занимались всем понемногу: виноград, табак, пчелы — классический набор крестьянина, который пытается выжать из земли хоть что-то, чтобы прокормить семью. Мать, Марта Виссарионовна, урожденная Джакели, по слухам, вела свою родословную от обнищавших князей Дадиани. Возможно, эта капля голубой крови и добавляла ей гонора, но никак

В XVII веке на Руси отчество на «-ич» было привилегией, почти что брендом, доступным лишь знати. Простые же люди именовались по-свойски, по-крестьянски — Павлов, Иванов, Сидоров. Таким вот Ерофеем Павловым, а не Па́вловичем, и был наш герой, чьим именем сегодня названы край, город, улицы и даже сухогрузы. Простого роду-племени, из крестьян-поморов, что вцепились в скудную землю где-то в нынешней Архангельской области. Впрочем, если копнуть поглубже, в роду Хабаровых отыщется и воевода Иван, служивший еще Грозному царю, пока тот в разгар опричнины не решил, что этому воеводе больше пойдет монашеская ряса. Но к Ерофею это уже не имело отношения. Он унаследовал от отца, Павла по прозвищу Меньшик, клочок пахотной земли у речки Ленивицы, двор да дворище, и попытался пойти по торговой части. Но коммерческая жилка, видимо, оказалась тонковата. Дело не пошло, а долги, наоборот, пошли в рост с упорством сорняка. И вот этот-то ворох финансовых обязательств, а вовсе не жажда неизведанного, и выто

В августе 1914 года воздух над полями Галиции был густым и тяжелым не только от летнего зноя, но и от предчувствия грандиозной бури. Здесь, на просторах между Вислой и Днестром, готовилась сойтись в титанической схватке почти двухмиллионная масса людей — армии двух великих империй, Российской и Австро-Венгерской. Это была не просто битва, это было столкновение цивилизаций, и ее исход должен был определить судьбу всего Восточного фронта на годы вперед. Русская Ставка, не склонная к полумерам, разработала план, отличавшийся размахом и дерзостью. Под руководством главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Николая Иванова и его гениального начальника штаба Михаила Алексеева четыре русские армии должны были осуществить гигантский охватывающий маневр. Предполагалось, что основные силы австрийцев, согласно данным разведки, будут сосредоточены восточнее реки Сан, в районе Львова. Русские 3-я и 8-я армии должны были нанести мощный удар с востока, в то время как 4-я и 5-я — с севера, захло

История Атлантиды — это классический пример того, как хорошо рассказанная байка, вовремя вброшенная в информационное поле, может жить веками, обрастая по пути самыми дикими подробностями и привлекая в свои ряды толпы адептов. Началось все, как известно, с дедушки Платона, который где-то в 360 году до нашей эры состряпал два диалога — «Тимей» и «Критий». В них-то он и живописал могущественное островное государство, расположенное «по ту сторону Геракловых столпов», то есть где-то за Гибралтарским проливом. Сделал он это, надо сказать, с размахом, достойным голливудского блокбастера. Тут тебе и невиданные богатства, и продвинутые технологии, и мудрые цари-атланты, ведущие свой род аж от самого бога морей Посейдона. В центре столицы, естественно, храм этому самому Посейдону, отделанный золотом, серебром и загадочным орихалком — металлом, «издававшим огнистое блистание». Город был окружен системой концентрических каналов, которые служили и для обороны, и для судоходства. В общем, не город,

Гарем османского султана, каким его рисует массовая культура, — это чаще всего пространство мифа, сотканное из шёлка, благовоний и полуправды. В представлении европейского обывателя это был экзотический цветник, где десятки красавиц томно ожидали внимания одного-единственного повелителя. Сериал «Великолепный век» блестяще сыграл на этих стереотипах, но в то же время попытался показать гарем как сложный социальный и политический организм, настоящий механизм власти, скрытый за резными ширмами. Однако для того чтобы превратить историческую хронику в захватывающую драму, сценаристам пришлось пойти на хитрость: они создали театр, где некоторые актёры играли под своими именами, а другие были либо собирательными образами, либо и вовсе плодом художественного вымысла, призванным сделать повествование более внятным и острым. Настоящий гарем дворца Топкапы был не просто общежитием для наложниц, а строго иерархической структурой, миниатюрным государством в государстве, со своими законами, карьерны

Шехзаде Баязид родился в 1525 году, и его первый крик утонул в гуле огромного дворца Топкапы. Он был четвёртым сыном Сулеймана Великолепного и третьим — от его любимой хасеки Хюррем. В мире, где количество сыновей было главным капиталом женщины, его рождение стало очередным триумфом его матери. Но для самого мальчика этот порядковый номер оказался клеймом, определившим всю его дальнейшую судьбу. Он с младенчества усвоил жестокую арифметику османского престолонаследия: есть первый, есть «запасные», и есть те, чья судьба предрешена. Он не был первым даже у собственной матери. Всё внимание, вся нежность и все политические расчёты Хюррем были сосредоточены на её первенце, Мехмете. Умный, утончённый, похожий на отца, Мехмет был её проектом, её идеальным кандидатом на трон, её оружием против главного конкурента — Мустафы, сына Махидевран. Баязид, как и его братья Селим и Джихангир, рос на периферии этой большой игры. Он видел, как отец осыпает Мехмета знаками внимания, как мать вкладывает в

В Османской империи существовал один непреложный закон, который был страшнее любого вражеского ятагана и коварнее любого яда. Он не был высечен на камне, но его холодное дыхание ощущал каждый новорожденный шехзаде. Это был закон Фатиха, названный в честь султана Мехмеда II Завоевателя, который в XV веке облёк вековую, кровавую практику в элегантную юридическую формулу: «Тот из моих сыновей, кому достанется султанат, вправе умертвить своих братьев во имя всеобщего блага». Это «всеобщее благо» (Nizam-ı Alem) было главным аргументом. Империя, пережившая унизительное междуцарствие и гражданскую войну между сыновьями Баязида I, больше не могла позволить себе роскошь братской любви, когда на кону стояла целостность государства. Так, шёлковый шнурок стал таким же неотъемлемым атрибутом власти, как трон и скипетр. С самого рождения жизнь османского принца превращалась в долгую, изнурительную гонку, финишная черта которой для всех, кроме одного, совпадала с последним вздохом. Их детство проходи

Гарем османского султана — в массовом сознании это место, сотканное из шёлка, благовоний и томных взглядов из-под полупрозрачной вуали. Эдакий вечный праздник жизни, где сотни красавиц со всего света соревнуются в искусстве танца и соблазнения за право провести ночь с повелителем мира. Реальность, как водится, была куда прозаичнее и больше походила не на сказку из «Тысячи и одной ночи», а на закрытый пансион со строжайшей дисциплиной, помноженный на политическое бюро и змеиное гнездо. Это был не просто дом, а сложнейший социальный и государственный институт, главный поставщик наследников престола и, по совместительству, самое опасное место в империи для женщины с амбициями. Во главе этой сложной машины стояла валиде-султан, мать правящего падишаха. Она была не просто главной свекровью страны, а настоящим директором по кадрам, начальником службы безопасности и верховным судьёй в одном лице. Именно её слово было законом. Под её чутким руководством кизляр-ага, главный чёрный евнух, управл