Заведующий Красногорским школьным интернатом Иосиф Иосифович Куц.

Глава первая.
Встречу с этим человеком на Сахалине вы можете отнести к разряду случаев, какие случаются очень редко, а самые недоверчивые мои читатели скажут, что это вообще фантастика.
Но прошу вас поверить мне и на сей раз, потому что я вас никогда не обманывал, а если прибегал к вымыслу, то честно признавался в этом.
Итак, в августе 1962-го года пятеро выпускников Северо-Осетинского Государственного Педагогического Института (СОГПИ), Нина Афанасьева, Тамара Бабиева, Валентина Селина, Зоя Тотиева и я впервые ступили на землю Сахалина, прибыв на пароходе «Приамурье» в порт Корсаков. Прямо на причале нас встретила представительница Сахалинского ОБЛОНО. (областного отдела народного образования) и сообщила нам, что заседание комиссии по распределению нас по районам области состоится здесь же, в Корсакове, через четыре дня, как только придет следующий пароход из Владивостока, на котором прибудет очередная группа выпускников педвузов.
Она же поселила нас в гостинице, с непонятной гордостью сообщив нам, что при японцах в ней находился публичный дом.
Эти четыре дня мы провели прекрасно: ели исключительно горбушу горячего копчения, которую никогда не пробовали, взбирались на сопки, чтобы с их высоты увидеть бескрайние просторы моря с белыми пароходами, ходили в кино и изучали карту Сахалина, чтобы попросить комиссию распределить нас поближе друг к другу.
А в день прихода очередного парохода, меня будто что-то подтолкнуло пойти в порт и встретить его.
Когда он пришвартовался, к трапу сразу подошла та же представительница ОБЛОНО и начала кричать:
- Выпускников педагогических ВУЗов прошу подойти ко мне!
Их оказалось немного, человек пять или шесть, и вскоре они потянулись вслед за встречавшей к выходу в город. Я смотрел на них снисходительно и гордо, ибо прожил уже на Острове целых четыре дня. И вдруг я увидел среди них сразу двух очень знакомых мне человека: Борю Крюкова и Юзефа Куца!
Когда-то, в далёком 1956-ом году я вместе с ними учился в Ленинградском Государственном Университете (ЛГУ). Только они были студентами исторического факультета , а я – филологического. И мы даже жили в одной и той же комнате общежития в Смольном. Юзеф Куц был родом из города Гомеля Белорусской ССР, а Боря Крюков - из Великого Устюга Вологодской области.
Но вернемся на причал. Я подбежал к ребятам и закричал:
- ЛГУ-шники, привет! Узнаете?
Крюков посмотрел на меня как-то равнодушно, будто мы виделись с ним вчера и спросил:
- Аксюзов? А ты как здесь очутился?
А Юзеф вообще ничего не сказал, с тоской глядя на хмурое сахалинское небо. Но в гостинице, отдохнув от штормового перехода из Владивостока, мы разговорились, и скоро из их комнаты по всему бывшему публичному дому разносился весёлый смех: мы вспоминали былые дни нашей жизни в Смольном.
Заседание комиссии состоялось в тот же день. Четверо из нас, как мы и просили, были распределены в Томаринский район: Афанасьева, Бабиева, Селина и я. А Тотиева изменила нам и попросила направить её на север острова, в Оху, так как там северный коэффициент был на две десятых процента выше.
Борю Крюкова распределили в Углегорск, а Юзефа – о, чудо! – тоже в Томаринский район, где заврайоно Олиференко одним росчерком пера отправил нас в одну и ту же школу: среднюю школу города Красногорска! Куда, кстати, попадает и Нина Афанасьева, только в восьмилетку.
В Красногорске нас с Юзефом поселили в трехкомнатной квартире в районе хлебозавода, руины которого до сих пор встречают приезжающих у въезда в город.
У меня было постельное белье, которое навязала мне мама, на оставшиеся после дороги деньги я купил раскладушку и жил довольно комфортно. У Юзефа не было ничего, и он приобрел байковое одеяло и простыню, которой застилал подшивки газет, подаренные ему сердобольной школьной библиотекаршей.
Но это одеяло имело одно неприятное свойство: его ворс оставался на всем теле, и по утрам Юзеф тратил много времени, чтобы удалить его. Особенно трудно это было сделать с головы, с его роскошной шевелюры. Из-за этой процедуры мы стали опаздывать на работу, и однажды Юзеф произнес фразу, ставшую красногорским анекдотом: «Как мне надоела эта половая жизнь!»
В тот же день он попросил у директора аванс и купил себе раскладушку и теплое одеяло с пододеяльником, сказав: «Зима-то недалече».
Еще один запомнившийся мне случай произошел, когда Юзеф перешел работать и жить в школьный интернат.
Работа эта была трудной и беспокойной, можно сказать, круглосуточной, и он часто приходил на уроки не выспавшимся.
Вскоре он заболел и был вынужден вернуться в нашу прежнюю квартиру.
Ясно, что всю заботу о нем взяла на себя его землячка Нина Артёмовна Криничная, преподававшая в нашей школе русский язык и литературу и бывшая членом школьного профсоюзного комитета. Едва закончив уроки, она бежала к нам, кормила Юзефа чуть ли не из ложечки, убирала комнату и покупала лекарства.
Однажды вечером, когда она уже собиралась уходить, Юзеф с тревогой сказал: «Представляю, что сейчас делается в интернате. Ведь ты сказала, что директор не нашел никого мне на замену».
Нила тут с решительностью заявила, что берет его обязанности на себя и пусть он ни о чем не беспокоится. Она действительно переселилась в интернат и целую неделю замещала его там, буквально надрываясь на двух работах и на заботе о больном.
Когда Юзеф поправился, мы пошли вместе с ним интернат. Он блестел чистотой и порядком. Я думал, что Юзеф хотя бы удивится, но он хмуро обошел свои владения и, зайдя в свою комнату, которая напоминала теперь девичью горницу, снял со стены плакат, повешенный специально для него Ниной: «Снимайте, пожалуйста, обувь!» Видимо, она потратила много времени, чтобы отмыть в его комнате полы, и решила воздействовать на него, как говорил Маяковский, «шершавым языком плаката».
Прибежала Нила, сияющая и восторженная, в ожидании, что Юзеф сейчас осыплет её словами похвалы и благодарности. Не дождавшись этого, она спросила: «Ну, как, Юзеф, в интернате всё в порядке?».
И вот тут-то я увидел, как проявился сдержанный характер Юзефа и его необычное чувство юмора. Он ответил ей мрачно и начальственно: «Всё-то, всё, только не хватает двух электроплиток и одного чайника». Это была, конечно же, шутка, но с Нилой так шутить было нельзя. Сначала она остолбенела, а потом вылетела из комнаты, как пуля. Юзеф этого не ожидал и покраснел, как рак. Тут и я стал укорять его, за такое отношение к девушке, которая так заботилась о нем, с постели его подняла, и он почувствовал себя совсем некомфортно. Но трудно описать его состояние, когда в комнату ворвалась Нила, грохнула на стол авоську с плитками и чайником, которые купила в хозмаге напротив интерната, и убежала.
«Ну и дура!» - удивленно и расстроено произнес Юзеф, и я побоялся, что он снова вернется ко мне уже с другой болезнью: нервным расстройством.
Но вечером он пришел ко мне и поставил на подоконник, который заменял нам стол, бутылку водки.
Выпив стакан этого совсем им нелюбимого напитка, он задал мне совсем уж философский вопрос: «Ну, и что мне теперь делать, Аксюзов?»
Я тоже решил пошутить в свою очередь в его же стиле и спросил: «Ты это о чем, Куц?»
Он обиделся и выпил еще полстакана.
«Ладно, - сказал я тогда, - Что-нибудь придумаем».
Это случилось перед самым Новым годом, и у меня созрел план, как помирить Юзефа с Нилой.
Наш преподаватель труда Савицкий, по-моему, единственный в Красногорске держал у себя во дворе парничок, где выращивал исключительно белые розы. Он не продавал их и никому не дарил, а просто любовался ими, часами просиживая у себя в теплице. С огромным трудом я уговорил его презентовать мне три великолепных чайных розы, которые я вручил Юзефу с назиданием: «Иди и извинись. Только не говори, что ты пошутил, она все равно не поймет твой юмор. Скажи, что ты действительно не досчитался этого инвентаря».
Так он и сделал. Мир между ними был восстановлен. Но любви, о которой так мечтала Нила, так и не случилось.