Талантами земля полнится

Бить в набат! Михаил Кацовский Была самой большой в Европе, Доброй, могучей и богатой! - Теперь - заноза в мира .опе, Что в пэрэмогу верит свято! Сама себе бросая вызов, Стала холопкой-побирушкой! - Всем в рабство отменила визы Европа - редкостная врушка! Земля уже в руках Блэк Рока, ЗРада и Зе всех обокрали... Судьба к обманутым жестока Их, словно вещь, в рабство продали! В войне два миллиона пали За мировой олигархат... Собрав все боли и печали, Пора громадой бить в набат!

Зачерпнула Большая Медведица... Михаил Кацовский Зачерпнула Большая Медведица Ковш холодной растаявшей тьмы, Льётся ночь из ковша - и уж стелятся По домам необычные сны: Кто увидит девчонку любимую, Кто-то мать, что ушла уж давно... Ну а мне бы сторонку родимую Повидать через сон, как в окно. Девам снятся цветы на поляне, Детям сказки, игрушки, друзья... А меня моя улица тянет И мигает, огнями маня. Кто-то ест в своём сне очень сытно, А кому-то приснилась метель... А мне машет ветвями ракита, Указуя Днепровскую мель! - Через брод этот, вод не касаясь, Я лечу в город, с детства родной - И душою к нему прикасаясь, Шепчу нежно: "Побудь миг со мной".. Мне мигает Большая Медведица, Вопрошая: "А сон твой не ложь? Неужели так тянет? Не верится, Если тянет, чего же ты ждёшь?"

Полонез Огинского По закоулкам памяти Пятнадцать лет в нашей семье я был единственным ребёнком. Это потом появились мои братишки, а до них... Всю свою материнскую энергию, любовь и заботу мама вкладывала в меня. В какие кружки она меня только не определяла: и пел я, и плясал, и даже (в шестилетнем возрасте!) читал стихи с большой сцены городского Дома культуры, как самый настоящий артист. Помню, как сверкали у меня в глазах искры и стучало молотом в висках от волнения. А тут вдруг... Оба-на! Открылась в нашем городке музыкальная школа! И... Ты правильно подумал, читатель! * * * Сам я тогда ничего не понимал, согласился даже с радостью, а потом... Эта пятилетняя «каторга» мне иногда снится и сегодня. Но маме я, всё-таки, благодарен: когда-то ненавистный мною баян кормил меня потом много лет! И тот день, когда мы этот баян покупали, запомнился мне навсегда. Пришли мы, помню, в универмаг всей семьёй: папа, мама и я, как на парад! Ещё бы, такое событие! И только сегодня, сквозь время и опыт, я понимаю всю бессмысленность этого семейного парадного похода за баяном! Теперь-то я знаю, что выбирать инструмент должен профессионал: чтобы и звук был классный, и в руках было удобно пацану его держать, всё-таки минимум на пять лет покупаешь вещь, да и по деньгам стоил баян тогда достаточно дорого – больше папкиной месячной зарплаты! – лучше не ошибаться в выборе. А в нашем случае? — Ну, выбирай, Сашка! – сказал отец. А что я мог выбрать? Что я в этом деле тогда понимал, ещё даже не начавший обучение?! Ну, я и выбрал... по цвету! Из трёх баянов мне больше всего понравился зелёный! Потыкал-потыкал я в кнопки: — Вот этот, пап... — Ну, смотри, Сашка, сам выбирал, не обижайся потом! Батя в баянах понимал не больше моего... И только спустя время, отучившись и набравшись опыта, я признал, что выбрал тогда я не баян, а так, коробку с пищалками! И на этой зеленой «коробке» я занимался пять лет! И смех, и грех. Но это было, из песни слов не выкинешь! Когда я, уже взрослый, как-то вечером, сидя за семейным столом, сказал отцу, какой хлам мы тогда купили, батя аж подскочил: — Ты же сам выбирал! Тебя что, под пистолетом этот баян покупать заставляли? Вся моя месячная зарплата тогда ушла коту под хвост?! Ситуацию, как всегда, разрулила мама: — Толя, да что он тогда понимал в этих баянах? Мальчишка ещё несмышленый! Успокойся. Поворчал батя по инерции, типа, да если б я знал, да чтоб я ещё раз, вон два оболтуса – кивнул на моих младших братьев, сидящих тут же за столом – выросли без баяна, оба по институту закончили, а я, а мы, а они, тьфу, наливай, баянист, чтобы нервы успокоились... Зато через много лет, покупая баян уже для своего сына, я выбрал такого красавца, что служил он нам верой и правдой много-много лет! И сын выучился в такой же музыкалке, и я на нем отбабахал море всяких свадеб, «проводин», «встречин», других пьянок-гулянок – не пересчитать! Окупил он себя с лихвой, надо признать! Потом вошли в моду «ямахи», «роланды» и другие заморские электронные чудеса – жизнь не стоит на месте – но своему кнопочному другу по имени «Этюд» я благодарен до сих пор! А на том зелёном ненавистном «Ростов-Доне» я проучился все пять лет. Мучился с ним дома и выигрывал даже на конкурсах, это тоже было! Много чего я сыграл: и бесконечные фуги Баха, и мудреные «Сарабанды» Генделя, и популярный во все времена «Танец маленьких лебедей», и залихватский «Чардаш» Монти, и знаменитую «Карусель», но... особняком в моём репертуаре всегда стоял простой и незатейливый полонез Огинского! Потому что отзанимавшись положенные два часа, одурев от гамм и арпеджио, отработав заданное на дом произведение, повторив неизменные этюды Черни, я знал, что вот сейчас... — Сынок, – в комнату заходила мама и, положив руки мне на плечи, просила: – Сыграй мой любимый полонез, пожалуйста! И я играл. Не просто играл, но и, как говорится, вкладывал в музыку всю свою юную душу. А мама слушала... О чём она тогда думала, слушая это «Прощание с Родиной», как назвал свой шедевр автор? Может быть, вспоминала тот бесконечный эшелон, в котором она, пятилетней девочкой, ехала из Поволжья в Сибирь... Может быть, она вспоминала тот дождливый страшный день, когда, работая на железной дороге, собирались они с девушками в магазин за конфетами, а кому из них идти, определяли жребием, и мама вытянула «несчастливую» короткую спичку, ушла под дождь, а через минуту вагончик взлетел на воздух от разорвавшейся ёмкости с кислотой, и погибли все, кроме неё, стоявшей в ступоре с зажатой в ладошке той самой, «несчастливой», спичкой?! А может быть, она вспоминала тот день, когда укрывала моего будущего папку у себя в комнате общежития от наряда милиции, пришедшего как раз по его душу, и по темноте увела его на вокзал, и сбежали они в товарном вагоне из Южного Урала в Сибирь, оставив позади всю папкину разгульно-уголовную жизнь?! Мама слушала... А я играл... И с тех пор 25 января каждого года беру я в руки баян только для того, чтобы исполнить тот самый полонез Огинского. Исполнить его для мамы в день её рождения. Хотя мамы нет с нами вот уже двадцать лет. Светлая ей память. ©️ Александр Волков

В жизни всё отмерено Николай Бобрешов На скрипучем дереве, Листьев нет совсем, Жить ему отмерено, Неизвестно кем! Дерево высокое, Ствол внутри пустой, Раньше было Тополем, Теперь сухостой! Вокруг всё зелёное, И листвой шумит, Средь собратьев голое, Дерево стоит! Временем порушено, Как бельмо в глазУ, И уже ненужное, Дерево в лесу! Всем нам жизнь отмерина, Не всегда цветы, Тем скрипучем деревом, Можешь стать и ты! © Copyright: Николай Бобрешов, Свидетельство о публикации №117050704481

Искусство на улицах городов.

ЛюбоФь-моркоФь Еще раз про любовь Семейные отношения – штука деликатная. В каждой нормальной семье свои традиции, обычаи, ритуалы. * * * Колян Бочкин был сварщик от Бога! На спор под восхищённые взгляды слесарей, шоферюг и прочих зевак в цехе родного ПМК он мог запросто сварить одним электродом банки из-под сгущёнки, что было равносильно концерту Паганини на одной струне! В жуткий дождь или другую слякоть в любой канаве или траншее наш Колян мог поставить-наварить какую хошь заплату на любую пробоину в трубе, извиваясь с держаком в руках, как последний артист цирка-кАучук или как дождевой червяк на крючке у рыбака. Причём, делал это виртуозно в любом состоянии, в независимости от того, сколько он «принял на грудь» – один стакан или восемь! Надо ли говорить, что с такой репутацией Колян Бочкин был нарасхват в нашем строящемся поселке, и график его «калымов-шабашек» после работы был расписан буквально по часам. Если уж быть до конца откровенным, то словосочетание «Коля Бочкин» было, в сущности, брендом! Хотя слова такого мы тогда, конечно же, ещё не знали. Зато все в поселке знали, что если за дело берётся Коля Бочкин, то всё будет сделано на совесть, не извольте беспокоиться! Сразу же по окончании рабочего дня, не переодеваясь, грузил наш «бренд» в люльку своего ИЖа «Планеты» шланги, щиток, электроды, провода, «сопли», простите, «кишки» и другие причиндалы и отправлялся по адресам – кому ворота приварить на гараж, кому калитку на ставшей вдруг модной после известного сериала «фазенде» (так стали называть в народе полторы-две сотки земли за городом) или сварить самопальный водопровод на приусадебном участке, да мало ли что... При такой загруженности Коля Бочкин вполне мог запросто стать первым миллионером в окрУге, но... Если бы не это «но»... «Но» это заключалось в том, что в те славные былинные времена за «калым» после работы не принято было... брать деньги! А вот так! Как это не дико сегодня звучит, но это было именно так! Даже ещё задолго до смехотворного Указа о нетрудовых доходах (был такой в начале перестройки, молодежь, поверьте на слово!) стеснялись те же сварщики брать деньги за свой труд. Рука не поднималась содрать деньги со своего соседа-коллеги-собутыльника. Работа заканчивалась, как правило, обильным застольем, подробности которого в итоге не могли потом вспомнить ни гость, ни хозяин. Главное было после такого «калыма» – добраться до дома. Стоя, лёжа, на карачках, не важно, лишь бы дойти. Жены «калымщиков» ворчали, орали, молчали-дулись, но терпели. Живой приполз – и слава Богу! Главное, получку отдаёт, премию почти всю до копейки, «тринадцатую» зарплату, опять же, в дом несёт, налево не ходит, в очереди вон на квартиру стоим, на машину, на холодильник, на пылесос, на кроссовки, будь они не ладны... В принципе, живём, как все. А что ещё надо? Вот и на этот раз всё было, как всегда. Заслышав у ворот родной треск мотоцикла, Колибочкинова жена Галька (да-да, именно Галька, а не Галя или Галина, читатель! Ведь это про неё однажды сказал поэт: «В голове у неё бигуди, а на большее ты не рассчитывай!..») вылетела с привычным визгом за ворота и уже отработанными ударами-оплеухами-апперкотами- свингами начала, как всегда, молотить серию ударов по бесчувственно отрубившемуся мордой в бензобак мотоцикла муженьку: — Ах, ты! (Пи-пи-пи-пи-пи-пи...) такой... (Пи-пи-пи-пи...) сякой... (пи-пи-пи-пи...)! И эти "пипипи" раздавались всё время, пока Галька тащила за ноги наш с вами «бренд» волоком мордой по траве, по гравию, крапиве, лопухам, коровьим лепёшкам и прочему куриному ландшафту. Причём, если прислушаться, то в голосе Гальки не было никакой злобы, но надо ведь как-то реагировать на подобное безобразие, а иначе неудобно перед соседями, честно говоря. Что люди скажут? Как это так – муж напился и тишина?! Вот и орала Галька во всю глотку, но без особый злобы, вроде, как бы для антуража. Тащила бездыханное мужнино тело по двору – орала. Тащила его на крыльцо – орала.Тащила его уже в сенях – орала. Затащила в прихожую – орала. Подтащила к дивану – орала. Содрала с него рубаху – орала. Содрала с него сапоги – орала. Содрала с него брюки – ора... ?! Не пОняла?! ?! Внезапно наступившая тишина даже согнала кошку с подоконника. ?! Не пОняла?! ?! — Эй! Э-э-э-эй, Коля... А где... эти... трусы?! Трусы твои, говорю, где?! ?! Ничего не ответила рыбка. Тупо мордой уткнулась в палас. Галька была в шоке! Всякое бывало, конечно. И приносили её суженого с «калымов» на руках, и на плече приносили, как мешок с картошкой, и привозили даже на велосипеде, и поперек коня однажды, как раненого всадника, и чуть ли не верхом на палочке притаскивали, и зимой как-то раз припёрли в корыте, и волочили волоком, и кантовали его, как холодильник, и сам он приползал на карачках, но... Но всегда он был хотя бы в трусах, а тут... Мда-а-а, допился... И вот тут уже, помолчав, заорала Галька с самой настоящей злобой. Да так заорала, что смолкли даже некормленые (не до них) поросята в сарае! Разбежались, кто куда, куры-гуси-индюки. Забился, скуля, в конуру ко всему, казалось бы, привычный Шарик. Голуби шумной ватагой унеслись в небеса из-под карниза. Визжала Галька, как пила-циркулярка, припомнив Коляну и «ту рыжую шмару в семьдесят девятом году на танцах», и «ту Нинку-соседку в восемьдесят третьем на свадьбе у Сыроежкиных», и «ту дылду патлатую в электричке, когда они ехали с дачи в девяностом, а он, кобелина, её клубникой угощал»... Всё ему припомнила Галька в этот момент! Молотила жёнушка бездыханного муженька уже по-настоящему, не разбирая, куда ему прилетит. Рёв и визг стоял такой, что... очнулся вдруг муженёк! И не просто очнулся, но и, даром, что был без трусов, расправив крылья, врезал своей жёнушке так, что у неё повылетали из шевелюры последние бигуди вместе с искрами из глаз! Потом ещё добавил, уже пинком под зад! Такого поворота событий Галька ну никак не ожидала. Ещё бы! Ведь каждый раз, когда муженёк бесчувственно приползал после очередного «калыма», она самозабвенно дубасила его до полного обессилия, отводя душу, как знак мщения ему за всё! И за жизнь свою непутевую, и за папашу своего, такого же алкаша, гонявшего их с матерью с топором по ночам, и за беременность свою в семнадцать лет, и за молодость, которую она простояла раком на бескрайнем картофельном поле от зари до зари, пока её подружки поступали в педучилище, и за нынешнюю свою жизнь горемычную, что света белого она не видит, и за натоптанный безмозглыми учениками только что помытый пол в школе, где она мантулит с утра до вечера за гроши уборщицей, а могла бы стать училкой, как мечтала, и за счастье своей заклятой подружки Зинки, у которой и муж, как муж, и дети, как дети, отличники в школе, а её балбесы достали по полной, на учёте с пятого класса состоят, и за... Да мало ли что могло у несчастной бабы накипеть, а тут... Ударил ее муж!!! Руку поднял!!! Впервые за все время!!! За шшшто-о-о-о?! Ну, чё... Делать нечего. Рванула Галька к соседям в чём была – босиком, с одним прилипшим к голове бигудём. Рассказала им что да как, приукрасила, конечно. А соседи... Ох, уж эти соседи! Им же ведь только дай возможность вволю понаслаждаться проблемами других. Настропалили-науськали они Гальку так, что впервые за многие годы супружества вызвала она милицию! — Так ему и надо, Галя! Ты не переживай, сейчас приедут они и ему зададут! Ишь ты, руки он будет распускать, да ещё без трусов! Стражи порядка приехали быстро. Малость протрезвевший Колян, уже при трусах, но, правда, без штанов, объяснил старшОму, что, мол, врезал я ей, дуре, тарищ сержант, и ты бы врезал, отвечаю, пусть знает своё место. Тут Галька из кухни выскочила: — Товарищ командир, так и запишите – приехал с работы без трусов! Так и запишите: «без тру-сов»! И пусть расскажет, у какой своей зазнобы он их забыл! И пусть ему будет стыдно на суде! — На каком таком суде? — А вот увидишь! Дадут тебе пятнадцать суток, и будешь знать, как без трусов с работы приходить! — Да Причём тут трусы, бестолочь?! – Коляна аж передёрнуло: – Ну, заехал я, тарищ сержант, на озеро после «калыма» искупнуться, копоть-сажу с себя смыть. Я же сварной, на мне этой сажи, как на головешке. Искупнулся, а трусы тупо на берегу и забыл. Пьяный же, что с пьяного возьмёшь? Езжай, дура, на Карасьево Озеро. Там они, наверняка, валяются. Кому они нужны, трусы твои?! — Мои трусы на мне! – взвилась Галька. – А вот твои трусы где? — Вот же дура баба, а?! Ну, чё... Составили протокол, прикрепили к нему Галькину заяву и под белы рученьки увели Колю Бочкина в «луноход». Прямо на глазах сбежавшихся соседей и ребятни. И дали нашему поселковому «бренду» пятнадцать суток! А вот не будет свои трусы где ни попадя по озёрам разбрасывать! И чтобы другим таким же алкашам неповадно было! А Колян наш... Колян хоть вдоволь отвалялся-отоспался на нарах за всю свою жизнь! Потом, при освобождении, на выходе в КПЗ, получая обратно взад свои часы, шнурки, да ремень, сокрушался он, что, мол, мало ему присудили. Типа, ещё бы пару месяцев для полного счастья, а то в отпуске уже лет пять не был с этой работой. А Галька... Галька походила дня три героиней перед соседями, да и... Поросятам еду свари – раз, курам-гусям-индюкам травы нарви – два (этих же оболтусов и так-то не допросишься, а тут без батьки они в конец оборзели), да в сарае дерьмо за свиньями убрать надо – три, а тут и картошку надо огребать – четыре (двадцать соток огород, на фига бы он сдался такой огромный), этих обормотов обстирай-накорми-напои – пять, в доме свари-подотри – шесть (хорошо, что хоть в школе каникулы, одной заботой меньше), а этот на нарах, вишь ли, отдыхат-прохлождацца! Я бы, может, тоже с таким удовольствием на нарах этих повалялась, отоспалась бы за милую душу! Да кто мне позволит?! И плакала Галька вечерами и по ночам в подушку выла, да что толку... Вставала чуть свет и не разгибалась до потёмок без мужниной помощи. Пролетели пятнадцать суток. Вернулся муж притихший, надо сказать, серьёзный, как никогда. И потихоньку-помаленьку всё у них восстановилось. А куда деваться? Любят они друг друга, оказывается!Любофь-моркофь у них, оказывается! Да и папу-маму надо сохранять, два оболтуса вон в комнате сопят. И всё у них, вроде как, установилось-устаканилось. Опять зажили, как давеча. Опять любофь-моркофь. Правда, одна закавыка... Пришла из милиции Коле Бочкину на работу «телега». И... лишили его, как злостного нарушителя общественного порядка: квартальной премии – раз, «тринадцатой» зарплаты – двас-с-с, отпуск ему передвинули на зимний период – трис-с-с! Ну и по мелочи: повыкидывали изо всех очередей в самый хвост – и на машину, и на квартиру, и на холодильник, и на пылесос, и на кроссовки, будь они неладны. Вот так! Кто бы мог подумать! Казалось бы, сущая мелочь, безделица – трусы!Простые, синие, семейные, непонятно какого размера, до колен, по копеечной стоимости... А поди ж ты, какую огромную цену имеют, оказывается – «тринадцатая» зарплата, премия, куча потерянных бонусов и так далее... Но ничё! Главное, семья сохранилась! И живут они, кстати, по сей день! Внуки уже больше их вымахали! А вы говорите, кака така любофь?! ©️ Александр Волков

Утро тихое, чуть прохладное: Ветер северный дул вчера... Осень, ты моя, ненаглядная, Золотая моя пора! Я с тобою дружу с рождения, Восхищаюсь твоей красой! Ты и радость моя, и спасение Ты - со мною, а я - с тобой... Две подруги мы закадычные: Проливным не разлей дождём, Отношенья у нас отличные: Рука об руку мы идём. Ливнем ты поливаешь северным, Я в ладошки капель ловлю: Эка дождичек! Эка невидаль! Я дождём себя исцелю... Золотишь ты деревьям косыньки: Невозможно отвесть глаза! Рассыпаешь ты звезды россыпью, Чище чем у детей слеза. То теплом одаришь негаданным, Летом бабьим застелишь путь, То любовью, как сладким ладаном, Так, что трудно порой вздохнуть... Будь добра, не спеши, пожалуйста, Задержись и меня держи... Напитай живописной усталостью, Заговаривай, ворожи... Чтобы в зимнюю пору длинную В сердце было всегда тепло, Чтобы песнею журавлиною Нас друг к другу всегда влекло... 04.09.2025 Ольга Мужикова

Непримиримы! Михаил Кацовский Душа всё знает, разум мечется, Но по судьбе шагать им вместе!.. Душа чиста и солнцем светится, И жизнь слышится ей песней! Разум всё время недоволен, Рыбой клюёт на искушения... Он душу нежную неволит, Ведя на плаху прегрешения. Совесть диктует откровения, Разум противится и ей, И напролом, с остервенением, Как бык рогами, в сердце дней! Непримиримы две стихии: Разум - бунтарь, душа - кротка! Душе б цветочки полевые... Разум вопит: "Жизнь коротка!"