Для нас, дворовых мальчишек, было полное раздолье. Мы лазили по разрушенным участкам, наблюдали, как рабочие-верхолазы очищали от краски золотой купол Исаакиевского собора и снимали чехол с Адмиралтейской «иглы», как строительные рабочие заканчивали высвобождение от защитных сооружений памятников Петру 1 и Николаю 1. Мы запросто забирались на «гром-камень» (пьедестал) «Медного всадника» и бегали под брюхом его коня. К сожалению, в то время ни у кого, не только у детей, но и у взрослых, не было фотоаппаратов, чтобы запечатлеть нас на фоне исторических сооружений.

Мы забирались в огромный зал Главпочтамта, в котором частично обрушился его величественный стеклянный арочный потолок. Мы блуждали по повреждённым, когда-то красивейшим, залам Юсуповского дворца. Я помнил эти залы ещё по довоенному времени, когда мы с мамой водили сюда старшую сестру в балетный кружок. Мы с мальчишками даже взяли по валявшимся маленьким кусочкам разбившихся зеркал, которыми раньше были полностью покрыты стены балетного зала.

Ещё одной, самой необычной, достопримечательностью Ленинграда того времени, были пленные немцы. Их было довольно много, и использовались они на строительных работах. Некоторое их количество занималось восстановлением зданий в центральных районах, и в этих случаях их располагали во внутренних пространствах дворов, чтобы их меньше видели проходящие по улицам люди. Мы догадывались в каких домах работают немцы по вооружённым солдатам у ворот этих зданий.

Но, в основном, они работали на окраинах города при строительстве новых домов, взамен полностью разрушенных в войну. Среди них, как видно, были свои специалисты-строители, потому что построенные ими дома имели поверхность похожую на гранит, хотя это был каким-то образом обработанный бетон. В последующем по этому признаку мы узнавали дома, построенные немецкими пленными.

Водили этих немцев от места их расположения на работу и обратно пешком по улицам, колонами с небольшой вооружённой охраной. Первое время вдоль их прохождения собиралось много народа. Некоторые плакали, грозили, кричали и плевали им вслед, мальчишки даже что-то бросали в их сторону, но никаких расправ с ними я никогда не видел. Постепенно ажиотаж вокруг них уменьшился, и прохождение их колон собирало лишь небольшое количество зевак.

Рядом с домом по улице Герцена, 65 (сейчас ул. Большая морская), в котором я жил, был дом какой-то военной части (сейчас там Университет аэрокосмического приборостроения), в полуподвальном помещении которого жили пленные немцы. Через небольшие окна, расположенные немного выше поверхности земли, можно было наблюдать за ними. Мы с мальчишками иногда подходили к этим окнам, конечно, закрытым решетками. Немцы улыбались нам, показывали фото своих детей, дарили игрушки, вырезаемые ими из дерева.

Я смотрел на них и недоумевал, как же так, люди, виновные в гибели миллионов ленинградцев, в разрушениях нашего прекрасного города, убившие мою мать и обрекшие меня на сиротство, сейчас, как ни в чём не бывало, сидят передо мной с умильными лицами. Почему я не убиваю их, мстя за причинённое зло. Мне так хотелось бросить в них хотя бы камень. Я не сделал этого, но и никогда от них ничего не брал. На всю жизнь у меня осталась неприязнь к немцам, и ко всему немецкому, меня до сир пор передёргивает, даже когда я слышу немецкую речь.

И ещё об одном неординарном событии, связанным с немцами, и оказавшим на меня большое влияние, я хочу рассказать. Тем более, что оно послужило причиной названия этого повествования.

В декабре 1945 года в газете «Ленинградская правда» и по радио, не очень, правда, обширно, стали писать и говорить о судебном процессе над немецкими преступниками и их пособниками, зверствовавшими в Ленинградской, Псковской и Новгородской областях, в период их оккупации. Газет тогда не выписывали, и в киосках продавали их в ограниченных количествах, но они вывешивались в стационарных застеклённых стендах, около которых всегда толпился народ, который здесь же и обсуждал прочитанное.

Мы, мальчишки, конечно, полностью газет не читали, смотрели картинки и подписи к ним, ну и отдельные заголовки, написанные крупным шрифтом, а новости узнавали, в основном, из рассуждений взрослых. И вот, из этих разговоров мы узнали, что нескольких из подсудимых немцев приговорили к смертной казни, но где и когда их казнят, сказано не было. Наконец, в первых числах января (1946 г.) распространился слух, что этих немцев будут вешать 5-го января на площади перед кинотеатром «Гигант». Наша дворовая компания тоже решила туда добраться.

Мы знали, что казнь должна состояться около 11 часов. Кинотеатр «Гигант» находился сравнительно далеко от центра города, где мы жили, в районе называемым «Выборгская сторона», поэтому мы вышли из дома за несколько часов до времени казни. Добраться туда можно было на трамвае. Ближайшая от нас трамвайная остановка была на площади Труда. Когда мы вошли в трамвай, в нём было ещё мало народа, но постепенно, в течение длинного пути, он заполнился до отказа. А путь наш лежал вдоль бульвара Профсоюзов (Конногвардейского) и Александровского сада, мимо Исаакиевского собора, затем по Невскому до Литейного пр., по нему через Литейный мост до Финляндского вокзала и от него по ул. Комсомола, и далее.

После Финляндского вокзала началось значительное скопление машин и людей. Шли отряды курсантов военных училищ, и всё увеличивающиеся толпы жителей города, желающих увидеть зрелище казни. Трамвай ехал всё медленнее, а вскоре вынужден был свернуть на одну из поперечных линий. И дальше мы пошли пешком вместе с толпой.
Пришли мы на место за некоторое время до начала. Точно никто сказать не мог, потому что в то время не только у детей, но и у большинства взрослых наручных часов не было. Время на улицах мы обычно узнавали по расположенным в некоторых местах большим электрическим часам. Но, продолжу описание «лобного места».

На площади перед зданием кинотеатра была установлена длинная деревянная виселица, высотой порядка четырёх метров, состоящая из четырёх, разделённых столбами, секций. В каждой секции свисало по две петли, т.е. всего их было восемь. В некотором отдалении стояла полуоткрытая машина, как видно, со съёмочной аппаратурой и обслуживающим персоналом. Стояла ещё группа военных, судя по погонам, высокого ранга.

Виселица, указанные машина и люди были окружены плотным кольцом курсантов, с образованием внутри кольца некоторого свободного пространства, из которого курсантами же был ограждён проход шириной, достаточной для проезда машин.

И вот, одна за другой на площадку въехали четыре грузовые машины с открытыми кузовами, в каждом из которых стояли по пять солдат в касках. Немцев было не видно, как видно, они сидели, и борта кузовов их закрывали. Поочерёдно машины въехали под соответствующие секции виселицы, таким образом, чтобы непосредственно под петлями оказались задние части кузовов. Солдаты поставили немцев под соответствующими петлями, причём каждого немца держали по двое солдат. Подъехала открытая легковая машина, из которой человек в генеральской форме, как было сказано, прокурор, стоя, через микрофон зачитал приговор. После чего пятый солдат в каждой машине надел петли на приговорённых. Одновременно откинулись задние борта кузовов всех четырёх машин, и также одновременно все машины поехали вперёд. Все приговорённые с петлями на шеях сделали по шагу на ускользающих днищах кузовов и... повисли на петлях.

Около виселицы некоторое время постояли вооруженные часовые, затем они покинули это место. После чего толпа людей, наблюдавших это зрелище, двинулась непосредственно к виселице. Успели ли к этому моменту уйти курсанты или их цепь прорвали, я не понял, во всяком случае, многих из них, и других военных, я видел в толпе. Несмотря на большое количество людей и некоторую толкотню, никого не уронили и никого не задавили. Потому что это была не простая толпа «жаждующая зрелищ», а ленинградцы, многие из которых сами пережили блокаду, или знали о ней от своих близких.

Увиденная картина казни немецких преступников вызвала у меня тягостные чувства. Мне было уже, или ещё, не знаю как лучше сказать, двенадцать с половиной лет. Возраст вроде бы детский, но мне досталось пережить столько тяжёлых событий, что не выпадает, и слава богу, многим людям более старшего возраста. Мне вспомнились ужасы блокады и эвакуации, смерть матери и многих близких и неблизких мне людей. Как я мечтал о мести своим врагам, сколько раз мне снилось, что я убиваю их. Но увиденная картина казни не удовлетворила, и не успокоила меня.

Почти мгновенная смерть от повешенья не произвела на меня большого впечатления, тем более, что из-за дальности расстояния я не мог рассмотреть происходили ли изменения выражения на их лицах. Зато я помню выражение лица обессиленного от голода человека, падающего зимой на улице и постепенно умирающего замерзая. Или искаженное лицо соседки по квартире тёти Раи, лежащей на груде кирпичей с развороченными внутренностями. Или муки на лицах корчившихся людей, съевших немного после длительного голодания.

Мне хотелось, чтобы эти представители наших врагов, из-за которых мы испытали столько горя, умирали бы медленно, раскаиваясь от причинённого ими зла. По лицам и разговорам окружавших меня ленинградцев я понимал, что и они испытывали подобные чувства.