ИСТОРИИ РЕАЛЬНЫХ ЛЮДЕЙ

👋🔴🎡🎐😦

🗿🌽🐨

📖🔐🐼🎁🍪

❤🔛🎍🐍🍁

Сонный внук зачмокал во сне, завозился и Евгения Сергеевна отвлеклась от дочери. - Бай-бай- бай! Котя-котя, коток… - колыбельная зажурчала, завораживая переливами и малыш успокоился. Через пару минут он уже спал в кроватке, когда-то принадлежавшей его матери, а Женя обнимала на кухне рыдающую дочь. - Алина, у меня сейчас сердце разорвется! Что случилось? Почему ты в ночь, одна? Где Роман? - Я не знаю… Дома, наверное… Ох, мам! Все плохо… - Доченька, я не слепая. То, что ты не от хорошей жизни ко мне прибежала – понимаю. Не понимаю только одного – почему? Женя провела ладонью по щекам Алины и скомандовала: - А ну! Отставить рев! Что папа сказал бы, увидев тебя в таких соплях? А? - Слезами горю не поможешь… - Вот именно! Давай-ка я тебе водички дам, и ты мне все расскажешь по порядку. Стакан Алина удержать не смогла. Силы почему-то оставили ее, и она поразилась сама себе. Только что вела машину, несла сына, стелила постель и все это четко, размеренно, как всегда. А сейчас сидит – кисель-киселем и даже стакан с водой в руках удержать не может. Слабость накатывала волнами, как когда-то в юности и было уже все равно, что происходит и о чем говорит сейчас мама. Глаза сами собой закрывались и голос мамы зазвучал вдруг где-то далеко и еле слышно. - Господи, да ты спишь совсем! Так, все! Вставай! Давай, Аленький, я тебя не унесу! Ты тяжелая! Вот так! Шагай к себе и ложись! Завтра поговорим! У Алины хватило еще сил дойти до комнаты и взглянуть на Мишу, что спал, разметавшись и скинув с себя легкое одеяло, которым укрыла его бабушка. Алина потянулась было, чтобы поправить, но передумала. Не замерзнет. Дома тепло. Дома… Это стало единственной мыслью, дарящей хоть какое-то чувство стабильности и покоя, и Алина ухватилась сейчас за нее, не давая ускользнуть. Она дома! Миша рядом… А с остальным… Мама права – утро вечера мудренее… Алина улеглась на свою кровать, вытянулась и закрыла глаза. Она еще успела почувствовать, как мама укрыла ее, подоткнув одеяло, как в детстве, легонько поцеловала и теплые губы задержались на лбу Алины таким же знакомым, выверенным движением, каким она сама проверяла температуру у сына. - Спите, мои хорошие! Что бы с вами не случилось – вы дома! Легкая полуулыбка скользнула по губам Алины и Женя вздрогнула. Так ее дочь улыбалась редко и только тогда, когда ей было по-настоящему плохо. Женя поежилась. Значит, случилось что-то совсем нехорошее. То, что выгнало ее ребенка из дома в ночь, заставило проехать через весь город с сонным сыном, и отняло силы настолько, что дочь уснула почти мгновенно, словно спасаясь от этой напасти, как делала когда-то в детстве. - А если я посплю, то быстрее поправлюсь? – алая от жара пятилетняя Алинка утыкалась носом в ладонь матери. - Конечно! Сон все лечит! Алина в это поверила. И спала «как сурок» всегда, когда ей было плохо. Когда она болела или кто-то огорчал ее. Были это сложности в школе или разочарование от первой любви, которая случилась у Алины в старших классах – девочка просто приходила домой, укрывалась с головой одеялом и засыпала. Будить ее в это время занятием было совершенно неблагодарным и бесполезным. В лучшем случае отмахнется, что-то сердито пробурчав. - Илюшенька Муромец! Не трогай ее! Пусть дрыхнет! – отчим Алины, заменивший ей отца, со смехом обнимал недовольную Женю. – Ну что ты волнуешься? Все по уставу! Солдат спит – служба идет. Поспит-поспит и снова в бой. Она же у нас сильная! Наша девочка… Своей Аркадий Семенович Воронцов Алину считал не просто так. Она носила его фамилию и другого отца не знала. Женя вышла замуж, будучи на пятом месяце беременности, и Аркадий отлично знал, что ребенок, которого ждет его любимая женщина – не от него. Они познакомились случайно. Ее, «лимиту», выгнали из общежития, как стало ясно, что она на сносях. Денег оставалось только на дорогу до дома, где Женьку никто не ждал, и на пару пирожков с картошкой, которыми торговали на Курском вокзале. Именно таким пирожком давилась Женя, присаливая его слезами, когда возле лавочки, на которой она сидела, остановился высокий, подтянутый молодой человек в военной форме. - О чем дева плачешь? О чем слезы льешь? – вдруг тихо пропел он и присел на корточки, подобрав полы шинели. Почему-то эти, до боли знакомые строки, которые Женькина родня старательно выводила на всех семейных праздниках, сидя в обнимку за большим столом, стали последней каплей в ее страданиях по своей непутевой жизни. И она ухватилась за протянутую руку, вцепившись в нее так, что парень поморщился, а потом заревела уже в голос, совершенно не стесняясь тех, кто оглядывался, проходя мимо. Парень, однако, ее вой слушать не стал. Он достал из кармана платок, протянул Жене и скомандовал: - А ну! Отставить слезы! Вытирайся и поехали! - Куда? – Женя от удивления даже плакать перестала. - Сначала ко мне, а там посмотрим! Он подхватил Женины скудные пожитки, ее саму и, загрузив доставшееся добро в такси, отвез будущую свою жену в небольшую двухкомнатную квартиру на окраине Москвы. - Располагайся! - Да ты что?! Нельзя так! - Почему? - Твои родители вернутся и выгонят меня! А тебя отругают! Парень усмехнулся, но невесело. Боль, скользнувшая в этой улыбке, резанула Женю по сердцу. - Что ты? - Да так… Ничего! Не бойся! Никто тебя не выгонит. Я один живу. Родителей у меня нет. Точнее, не так. Отца нет, а мама… Ее не стало два года назад. Поэтому, я сам себе хозяин. - Оно и видно! – Женя прикусила бойкий свой язычок, но было уже поздно. - Ты о чем? – парень нахмурился и его густые, почти сросшиеся на переносице брови, сошлись в одну темную линию. - Да бардак вон какой! Пыли – огород развести можно! У тебя тряпка есть? - Есть! И веник тоже! А то, что бардак… Служба... Я сегодня впервые сюда попал после того, как мама… Договорить ему Женя не дала. Шагнула ближе, закрыла рот ладонью и помотала головой: - Не надо… Не вспоминай сейчас. Больно тебе… Лучше дай мне тряпку, я пол вымою… Так началась их совместная жизнь. Расписались они быстро и Алину из роддома забирал Аркадий на законных основаниях. Это уже потом Алина поняла, что столько любви, сколько ей досталось от Аркадия, получают редко даже родные дети. И для него она всегда была роднее некуда. У отца на руках она засыпала всегда сразу и без капризов. А стоило Аркадию достать с полки любимую книжку и начать читать сказку про аленький цветочек, как уходили любые печали и огорчения. - Ты мой Аленький цветочек, Алиночка! Мое счастье и моя радость! - И мамина! - И мамина, конечно, тоже! Наша! О том, что он ей неродной отец, Алина узнала случайно. Бабушка с маминой стороны, которую Алина лет до двенадцати знать не знала, вдруг вспомнила о том, что у нее есть дочь и внучка и прикатила погостить в столицу. Почему она не появлялась раньше, Алина не знала. Мама никогда особо не рассказывала ей о своей семье, твердя, что самые близкие люди для Алины это родители. - Зачем тебе знать о тех, кто о нас с тобой даже знать не хочет? У тебя есть я, есть папа… Разве мало? - Мне хватит! - Вот и хорошо! Не спрашивай меня ни о чем, доченька. Просто запомни, что больнее, чем самые близкие, родные люди, никто на свете сделать не может. Где тонко – там легче рвется, а такая связь – это всегда… Очень близко и очень крепко, потому и рвать больнее… - А зачем рвать? - Всякое в жизни бывает. Все мы разные, Аленький! И все по-разному смотрим на эту жизнь. Я только хочу, чтобы ты знала – что бы с тобой не случилось, у тебя есть дом и мы с папой! Тебе есть куда идти, понимаешь? - Я знаю! - Алина кивала так уверенно, что Женя была почти спокойна за нее. А зря… Именно эту детскую уверенность в том, что бояться в этом мире ничего не стоит, пока рядом есть те, кто тебя любит, и попыталась пошатнуть Алинкина бабушка. Глядя, как девочка вьюном вьется вокруг Аркадия, мать Жени поймала момент и шепнула внучке: - Что ты его все отцом кличешь? Никто он тебе, поняла? Отчим! Отец у тебя – невесть кто. Даже мать твоя и то небось не знает, от кого тебя прижила. А папка твой, которого ты так называешь, лопух! Чужого дитя тетёшкает, а своих не нажил! Алина, отшатнувшись от той, кому еще накануне была так рада, и ничего не ответила. В глазах вдруг потемнело, мир качнулся раз, потом другой и завертелся вдруг вокруг в бешеной тошнотворной пляске. Женя заглянула в комнату на шум и ахнула. Алина, белая как мел, лежала на полу, раскинув руки. - Мама! Что случилось?! - А я знаю?! Нежные такие стали все – слова не скажи! Что стоишь? Воды неси! Когда Алина очнулась, бабушки в их доме уже не было. - Она… - Уехала, Аленький! И больше никогда сюда не вернется! - Зачем, мама? – Алина, уткнувшись носом в ладонь Жени, дрожала так, что кровать ходила ходуном. Женя, вздохнув, приподняла дочь, посадила ее к себе на колени и, закутав в одеяло, прошептала: - Не знаю… Счастливая я слишком… Наверное, поэтому… Так Алина узнала, что люди, даже самые близкие и родные, могут сходить с ума от зависти. Историю своей матери она узнала в тот же день и, благодаря тому, что Женя ничего не стала скрывать от нее, поняла многое, если не все. - Отца твоего… Настоящего отца, Алинка, я очень любила. - А он? - Не знаю. Мне кажется, что не особо. Я была для него удобным вариантом. Ничего не прошу, не требую, готова отдать все и сразу, лишь бы меня любили… Мне ведь этого всегда не хватало, Аленький. Так уж получилось, что до Аркаши, я и не знала, что такое любовь. Не страсть, от которой искры летят во все стороны и небу жарко становится, а настоящая любовь. Тихая такая, ласковая, которая обнимет и укроет от любой беды и всякой печали. Только с ним я поняла, чего именно искала с самого детства. Меня ведь не любили родители. Так уж получилось. Я ведь третья в семье, да еще и девка. Отец очень о сыне мечтал. А мать почему-то все девочек рожала. На мне споткнулась. Что-то там не задалось, и врачи ей рожать еще запретили. Вот и получилось, что вроде как я виновата. - В чем, мам? Разве от тебя что-то зависело? - Ничего, конечно. Но кого это волновало? Меня назначили виноватой. Надо же было на ком-то злость сорвать. - Не понимаю… - Я тоже. Ни тогда не понимала, ни сейчас. Не мне судить их, конечно, но так нельзя! Дети ведь на этот свет сами не приходят и не просятся. Так, за что? - Ты поэтому домой не вернулась, когда узнала, что меня ждешь? - Нет. Я уехала бы, потому, что идти мне было совершенно некуда. Мать меня из дома выставила, едва я девять классов окончила. Просто собрала мои вещи и отправила в город – учиться. Да только какая могла быть учеба, если есть было нечего? Сестры мои, когда учились, забот не знали. Раз в две недели отец в город ездил и возил «гостинчики». А я за все время, сколько здесь жила, даже банки огурцов и тех не видала. Зачем? Сама же справляюсь… - А ты не справлялась? - Нет. Меня девчата, соседки по общаге подкармливали, пока я все не бросила и на работу не устроилась. Полегче стало. А потом я твоего отца встретила. Думала – вот оно, настоящее. Будет семья, и у меня опора появится. А получилось все наоборот. Опору у меня из-под ног выбили окончательно. И если бы не Аркаша, кто знает, где бы мы сейчас с тобой были… - Он тебя пожалел? - Наверное. Не знаю. Мы никогда не говорили об этом. Нам вообще лишние слова не нужны были. Мы и так все друг о друге понимали. Только, знаешь, что я тебе скажу? - Что? - Даже, если и пожалел, то ничего плохого в этом нет. Раньше на Руси не говорили – «люблю». А говорили – «жалею». Понимаешь? - Кажется, да… А его… Ну моего отца, ты еще видела? - Однажды. Мы с тобой в поликлинику ходили и по дороге его встретили. - И что? - А ничего! Он меня с коляской увидел и на другую сторону улицы перешел. А я обрадовалась. Врать не люблю, ты знаешь. А тут соврала бы. Не сказала бы про тебя ни словечка. У тебя есть отец и ты это знаешь. Лучше его и на свете-то не бывает, поняла? - Мам! Я что, по-твоему, совсем глупая?! Больше они к этому разговору не возвращались. Алина точно знала, что для Аркадия она родная дочь. Потому, что невозможно так любить чужого ребенка. И, даже когда на свет появился ее младший брат, Алина видела – к ней отношение никак не изменилось. Она все тот же Цветочек. Самый нежный и драгоценный, который нужно беречь. И ее берегли. Иногда даже слишком. О том, что она собирается замуж, Алина первым делом сообщила отцу, а не матери. - Пап, ты ее подготовь как-нибудь, ладно? А то она нервничать будет, а ей нельзя! Опять по ночам спать перестанет. - Хитрюга! Хочешь, чтобы все мамины ахи-охи мимо тебя прошли? - Все не пройдут. Но хотя бы половиночка, а? – Алина, ухватив отца под локоть, приноравливалась к его широкому шагу. – Реветь будет… - А как же! И я буду! Каждый день мы дочь замуж выдаем, что ли? И он правда плакал. И когда вел Алину под руку к цветочной арке на берегу озера, где ждал ее жених. И когда танцевал с ней на свадьбе, уже зная, что отмеряно ему совсем немного на эту радость. Отца не стало, когда Мише, сыну Алины, едва исполнился месяц. Он еще успел увидеть внука и попенять Алине за ее слезы. - Не реви, Аленький! Я всегда буду рядом, и ты это знаешь! Не рви мне сердце! Я хочу быть спокоен за тебя! Ты меня что, совсем не любишь, если решила утопить? - Я тебя жалею, папка! Если бы ты знал, как я тебя жалею! – Алина целовала похудевшие руки отца. – Больно тебе? - Нет. Хорошо. Вас увидел и все прошло! Проводив отца Алина на время перебралась к матери. - Мы с тобой поживем, мам. Вовка уехал, и ты совсем одна. - Скоро вернется. Обещает невесту привезти показать. Алинка, мне страшно! - Почему? - А мало ли. А если мы ей не понравимся? - Поверь, мам, она боится так же, как и ты. - Откуда ты знаешь? - А я с ней разговаривала. - Когда?! - Вовка звонил по скайпу, хотел племянника увидеть. Вот тогда и познакомились. - И как она тебе? - Пока сложно сказать. Но похоже, хорошая. Пока мы разговаривали, она Вовчику дважды кружку с чаем меняла. - Заботливая… - И видно, что не на показ это. Просто, как само собой разумеющееся. - А Вовка как? - По-моему – счастлив. Разве это не главное, мам? - Конечно, ты права, Алиночка… Вовка женился через год после ухода отца. И Женя уже без страха обнимала на свадьбе свою невестку. Алина оказалась совершенно права. Сын Евгении был совершенно и неподдельно счастлив. А что еще матери надо? Она немного успокоилась, радуясь тому, что дети пристроены. И сегодняшний демарш дочери был ей совершенно непонятен. От этого становилось не просто страшно, а даже немного жутко. Немного, потому, что Женя понимала – безвыходных ситуаций на свете бывает не так много. Зятя своего она знала и могла уверенно сказать, что обидеть Алину он не мог. Хотя… Чужая душа, как и семья – тот еще секретик. С виду все хорошо, а копни… Главное, что Алина не пошла искать защиты у кого-то, а пришла домой. Женя понимала, что это значит. И готова была сделать все, чтобы ее дочь и дальше понимала – здесь для нее всегда есть место и помощь. Сон не шел. Впрочем, так было всегда, когда Женя нервничала. Она стояла у окна в кухне, грея руки о неизвестно какую по счету чашку с чаем и глядя, как в соседних домах зажигаются одно за другим окна. Люди… Сколько окон – столько и судеб… Собираются на работу или просто не спят, радуются и огорчаются, любят и ненавидят… Все там, за тонкими стеклами… Хрупкое, сложное, и… прекрасное в любом своем проявлении. Потому, что это – жизнь! Пока она есть – все хорошо! Ведь что-то можно исправить, изменить, переосмыслить. А когда… поздно! И ничего уже не поделаешь! Жена вздохнула и опустила глаза, глянув во двор. Машину Романа она узнала сразу. Зять стоял, запрокинув голову наверх и глядя на ее окна. Она махнула рукой раз, другой и подобралась. Идет… Сейчас главное – не сорваться! Не заистерить попусту, не накинуться с упреками. В ссоре всегда виноваты двое. Это Женя знала очень хорошо. А значит, нужно постараться понять, что случилось, выслушав обе стороны. И это даже хорошо, что Роман приехал сейчас, пока Алина спит. Ведь, выслушай она первой дочь, все было бы гораздо сложнее. Свой ребенок всегда ближе… Женя открыла дверь и покачала головой: - Синий весь! Сколько мерз там? А? - Не знаю. Она здесь? - Да. Спят с Мишенькой. Что ты встал? Проходи! Чай будешь? Чашка, сахар, кипяток… Мысли путаются, а надо бы по полочкам все. - Что стряслось, Рома? - А Алина ничего не сказала? - Нет пока. Она была не в том состоянии, чтобы что-то рассказывать. Ты знаешь, как она на стресс реагирует. - Знаю… Сурок мой… - Вот я и хочу тебя послушать для начала. Объяснишь мне, почему она примчалась среди ночи с ребенком, да еще в таком состоянии? Ее трясло, Рома! Что у вас случилось? - Это я виноват… - Роман опустил голову, не решаясь поднять глаза на тещу. - А поподробнее? - Алина видела… Меня с другой девушкой. Женина рука дрогнула и кипяток, который она наливала в чашку, брызнул на пол, заставив ее отпрыгнуть от стола. - Ничего себе! - Я не буду оправдываться. Это прозвучит глупо. Могу только сказать, что между нами ничего не было. Дурацкая ситуация! И оправдания мне в ней совершенно никакого нет. Сам виноват! - Ну-ка, дорогой зять, расскажи-ка мне все с самого начала и без посыпания головы пеплом. Я сама вулкан включу, если надо будет. Чем больше Женя слушала, тем больше светлело ее лицо. Господи, какое же счастье, что она научилась у Аркадия не рубить с плеча сразу, без разбора! Он всегда настаивал, что человек достоин того, чтобы его хотя бы выслушали, прежде, чем выносить приговор. И сколько раз эта простая истина спасала их брак, Женя даже посчитать не могла. В отличие от мужа, она всегда была взрывной и эмоциональной. И, когда дело доходило до настоящей ссоры, Аркадий обычно говорил: - Так! Расходимся по углам! Два часа на размышления и выпуск пара, а потом будем разговаривать. Роман закончил говорить и Женя взяла его за руку. - А теперь все это ты спокойно расскажешь Алине. И, если она захочет покричать и поругаться, пусть! Главное, не отпускай ее! Понял? - Да. - Тогда, иди! Хотя, нет. Погоди минутку. Женя вышла из кухни, заглянула к дочери и с минуту просто стояла в дверях детской, прислушиваясь к дыханию своих любимых. А потом тихонько вошла и забрала из кроватки внука. Уложив его у себя в спальне, она вернулась к Роману и посмотрела ему в глаза: - Иди! И в следующий раз думай, прежде, чем быть слишком вежливым мальчиком там, где это не надо! У тебя прекрасное воспитание, мой дорогой, но не все это оценивают правильно. Некоторые думают, что ты даешь надежду на что-то большее, чем простая вежливость в их адрес. - Следующего раза не будет! – Роман обнял тещу и закрыл за собой дверь детской. А Женя ушла к себе, прилегла рядом с внуком и тихонько поглаживая спинку спящего Миши, прошептала: - А что? Умный, красивый, успешный! Конечно, на него охотницы найдутся! И сделают все так, чтобы мама твоя сбежала куда подальше! Подумаешь, в щечку эта кикимора его поцеловала! Глупости какие! Эх, Мишаня, иногда хорошее воспитание для мальчика может закончиться большими проблемами! Не смог отпихнуть эту мымру! Конечно, не смог! Потому, что папка у тебя – мужчина... А мужчины с девочками не дерутся. Хотя иногда не мешало бы! Ты меня не слушай, маленький, я просто очень сержусь сейчас... А мама папу твоего очень любит... Ох, дети... Ну, да ничего! Помирятся! Куда денутся! В отличие от твоей бабушки, мамочка у тебя, мой хороший, умная женщина! Это потому, что и у нее воспитание было хорошим! Дедушка твой постарался. Сначала меня воспитал, а потом и маму твою, за что огромное ему спасибо! Жаль, Мишенька, что ты его так и не узнал… Вот, кто научил бы тебя всему-всему… И как в мячик играть, и как рыбку ловить, и как сказки слушать… Знаешь, какая сказка была у мамы любимой? Про аленький цветочек… Хочешь, расскажу? Когда Алина заглянула в комнату матери спустя пару часов, Женя сладко спала рядом с внуком. - Давай не будем их будить? Ладно? – Роман обнял жену и улыбнулся, почувствовав, как та прильнула к нему. - Давай… - Ты на меня еще сердишься? - Очень! Будешь теперь вымаливать у меня прощение! - На коленях? Или так, пешком постою? - Пошути мне еще! Джентльмен! Не мог даме дорогу указать? И направление задать? - Не мог… Ты же знаешь… - Ой, молчи! Все я знаю! Только видеть такого больше не хочу, понял? - Куда уж понятнее! Аленький, а хочешь, я тебе завтрак приготовлю? - Хочу! И кофейку свари. Твоего, фирменного! Пойдем! Буду выдавать тебе индульгенцию, так уж и быть! Дверь в спальню закрылась, Мишка причмокнул во сне, а Женя улыбнулась. Вот и хорошо! Вот и ладно! Так и должно быть… Тихий смех донесся с кухни и Женя снова зажмурилась. Хорошим будет день… Правильным… Автор: Людмила Лаврова.

— На опознание? Ой, как жалко. Единственный сынок у неё, — Мария Васильевна тяжело вздохнула и даже поставила кружку на стол. — Даша, Да-ша, где Маринка? Где её носит? Уборщица, худенькая молодая девчонка в синем платке, открыла дверь склада и, крикнув "Марина", тут же захлопнула: — Так она же в "Солёное" уехала, сегодня доставка. — А, да, я забыла, Мария Васильевна пригладила волосы на голове и взяла телефонную трубку в руку. — А что же мать на опознание, а не жену зовут? — удивилась Зоя. — А кого же ещё? В разводе Максимка был, давно в разводе... Он с моим Петей поэтому и стал на вахту ездить, что ничего не держит дома. Подобного рода телеграммы приходили на почту посёлка "Ключики" редко. Три года назад глава местного сельсовета добился, наконец, выделения средств на проведение телефонной линии и бесплатной установки аппаратов некоторым категориям жителей. Сразу проработал так, чтобы на каждой улице имелся телефон. Скорую помощь, милицию вызвать, с родственниками связаться или в пожарную часть позвонить. На собрании всех жителей предупредил, чтобы по пустякам хозяев не донимали и пользовались связью в исключительных случаях. Дозвониться до улицы "Пролетарская" сразу не получилось, на том конце было занято. Через пять минут вновь короткие гудки. Когда трубку, наконец, взяли, начальница чуть не выругалась, но высказать не преминула. — Котькина, а если что важное, а у тебя телефон занят? А-а? У-у-у, я на тебя докладную напишу, заберут аппарат, Андреевым поставят. — Мария Васильевна, помилуйте. Галка это с женихом своим трещала, свадьба же у неё через месяц, вот и не могут наговориться. Каждый день ходит ко мне как на работу, еле трубку отобрала. – Смотри мне, Котькина, чтобы в последний раз. Что там, платье купила Галя? — Ой, Мария Васильевна, купила уже, хвалилась. Вот собралась ещё подъюбник перешивать, да туфли ношеные не хочет, жених ей новые пообещал взять. — Ясно. Я вот что тебе звоню. К Леонтьевой сходи, скажи, пусть срочно к нам зайдёт, ей телеграмма. — Так скажите, что там пишут, я передам. — Нет, не могу тебе, нужно лично, а у меня почтальон уехала. Пусть приходит. Позвони мне сразу, как уведомишь, дело серьёзное. Мария Васильевна положила трубку и открыла дверь, чтобы выйти. На секунду дверь замерла, а потом, громко хлопнув, закрылась от сквозняка. Бумаги на столе Зои тут же разлетелись, играя в салочки. Телеграмма для Леонтьевой Светланы Юрьевны не полетела на пол, она просто провалилась в щель между столом и стойкой. Котькина, готовящая еду и перемешавшая на плите рагу, окрикнула внука, гуляющего во дворе и приехавшего на летние каникулы: — Сбегай в тридцать пятый дом, тёте Светлане скажи, чтобы срочно пришла на почту, понял? Мальчишка кивнул и убежал, а женщина принялась дальше помешивать еду. Вернувшись, внук постучал бабушке в окно и, пытаясь отдышаться от быстрого бега, наклонившись, держался руками за коленки. — Сбегал? — спросила открывшая окошко женщина. — Да, — сопровождая кивком головы ответ, выпалил он. — Сказал? Мальчик вновь кивнул и сказал, что её не было дома. Но Котькина, увидев, что внук кивнул, не дождалась его ответа, боясь за своё рагу, скрылась на кухне. Через три часа, когда почтальон вернулась на почту, Мария Васильевна спросила: — Всё доставила? — Да, Мария Васильевна. — И телеграммы все? — Все. Звук нарастал, приближался, и его источник был готов оповестить всех собравшихся на вокзале о том, что пассажирский поезд прибывает на станцию. Светлана Юрьевна сидела на перроне, опустив голову и прикрыв глаза. Июньское солнце уже готово было отдать своё тепло всему до чего способны дотянутся его лучи. Пятый день мать дежурила на станции и почти не спала, дремала. В последние четыре года мать с сыном встречались здесь, на перроне. Четыре, чаще пятнадцать минут отводилось на встречу. Сын работал вахтовым методом и, возвращаясь к себе домой в соседний город, всегда брал билет на поезд, чтобы повидаться с матерью. В указанный сыном день она пришла чуть раньше. Встала на привычное место у выхода с перрона и долго всматривалась в выходящих из вагонов пассажиров. Сына не было. Он позвонил поздно вечером неделю назад и сообщил, что взял билеты на первое число. Но не приехал. Мать ждала все поезда в тот день, на которых мог приехать сын. Телефонный звонок на номер, который у неё был, не дал результата. Длинные гудки семь раз подряд давали понять, что никто в квартире сына не желает говорить. На следующий день Светлана Юрьевна вновь пришла на перрон и, сев на лавочку у входа в здание вокзала, принялась ждать. Каждый поезд она встречала с замиранием сердца, в каждое лицо всматривалась с надеждой. Хотелось услышать вместо привычной и надоевшей уже фразы: "... прибывает поезд...", - Внимание. Сообщение для гражданки Леонтьевой Светланы Юрьевны. Ваш сын ожидает вас в здании вокзала у кассы номер 1. Повторяю..." Уйти со станции не позволили ноги, они не слушались, гнулись, как у ватной куклы под собственным весом. До посёлка автобусы уже не ходили, и мать просидела на улице всю ночь. Рано утром, когда остановившийся на несколько минут поезд остывал, окутанный моросящим дождём, два паренька выскочил на перрон. Один держал пачку сигарет, второй засунул руки в карманы и поднял воротник. Они оба заметили Светлану Юрьевну, сидевшую на лавочке с закрытыми глазами, и сумку стоящую рядом тоже заметили. Всего за несколько секунд они очутились около лавочки. — Молодые люди, здравия желаю, младший лейтенант Юдин, — мужчина перегородил дорогу парням и спросил. — Не опоздаете на поезд, уедет? Парни стушевались и тут же вернулись к своему вагону. — Гражданочка! — милиционер тронул Светлану Юрьевну за плечо. Она вздрогнула и подняла голову. — Ждёте кого или от поезда отстали? — Я? Жду. Сынок приехать обещал. — Хорошо, ждите, но будьте внимательны и не оставляйте личный вещи без присмотра, — милиционер кивнул на сумку. Светлана Юрьевна схватила сумку за ручки и поправила платок. Милиционер ушёл, а женщина ещё немного посидела и пошла в здание вокзала узнать расписание поездов. — Леонтьева? Светлана? — начальница почты посёлка "Ключики", приехавшая вместе с водителем забирать корреспонденцию и посылки на вокзал, узнала женщину-односельчанку . — Вы приехали или уезжаете? У нас погрузка заканчивается, можем забрать вас с собой. — Спасибо Вам большое. Домой. У меня, если честно, уже сил нет. — Поедемте, поедемте, расскажите, как у вас дела, — Марии Васильевне очень хотелось узнать подробности поездки Леонтьевой. — Сижу тут уже четвёртые сутки. Сын обещал проездом быть, должны были встретиться. А он не приехал. Не могу дома. Вот верите. Вот тут всё ходуном ходит, — мать показала ладонью на грудь. — Верю. Почему же. — Вот и я верю, что приедет. Материнское чутьё оно такое. — А откуда возвращается сын? Почему ждёте, никуда не ездили? Светлана Юрьевна, а телеграмму вы не получали три дня назад? — засыпала вопросами начальница почтового отделения. Женщина замотала головой. — Не получала. — Та-а-ак, интересно, очень интересно. Раньше в моей практике такого не было. Под липой у детского сада стояла скамейка. Мария Васильевна усадила Светлану Юрьевну и начала рассказывать издалека, пытаясь подобрать слова. Сейчас она понимала, что с должности её уволят за халатность. — Вы только никому не говорите, Светлана Юрьевна, голубушка. Двое детей, внуки у меня. Не губите. Была телеграмма три дня назад для вас. Я её дословно помню. Просили приехать на опознание. Начальница почтового отделения смотрела, как сидящая перед ней женщина медленно сползает со скамейки на дорогу. *** — Меня вызвали на опознание, — она мяла в руках ручки сумки и еле держалась на ногах. — Проходите в пятый кабинет, там всё расскажут, — указал мужчина на входе, после проверки документов. В кабинете горела одинокая лампа без абажура, а за столом сидел высокий, худой мужчина в очках. Разговор не ладился. Светлана Юрьевна не давала мужчине сказать и всё спрашивала, размахивала руками. Он подал ей стакан воды и попросил успокоиться. — Я понимаю, что у вас множество вопросов. Вот тут какая ситуация. На участке между двумя железнодорожными станциями обнаружено тело. При нём не было документов, только скомканная в руке справка, выданная на имя Леонтьева Максима Александровича. Запросы, что были разосланы по пути следования поезда, выдали, что в посёлке "Ключики" имеется такой уроженец с пропиской в ближайшем городе. Но по адресу никого застать не удалось, поэтому вам была направлена телеграмма. А теперь вы говорите, что ваш сын пропал. Это для этого мужчины в очках всё было очевидно, но только не для матери. Из пятого кабинета дорога по коридору казалось ей нескончаемой. Ноги не слушались, шла она медленно. — Леонтьева? Светлана Юрьевна? — мужчина в тёмно-синем халате взял из рук женщины бумагу и пригласил войти. — Постойте здесь, как будете готовы, скажите. Она тут же кивнула. — Не он, не он, — повторила она. — Посмотрите внимательно. Может, были родинки, шрамы, что-то такое... — А что смотреть. Волосы у сына, как у меня чёрные, да и глаза, смотрите какие у меня глаза, — она посмотрела на работника, замерла на секунду. — Голубые, видите. Мужчина стал переминаться с ноги на ногу, принимая решение. Перед ним стояла совершенно седая женщина. О том, какой у неё был до данного момента цвет волос, можно было только догадываться, да и цвет глаз, когда веки закрыты, не было видно. — Это не он, — замотала головой мать. — Пройдите в пятый кабинет, до конца заполните протокол. Без бумаги нельзя, вы уж потерпите ещё, вас не буду задерживать. — Да, конечно. А с моим сыном что? — вдруг задала вопрос она. — Ищите, — пожал плечами сотрудник. — В больницы обращались? Начните с заявления в милицию. Теперь у матери была цель. Она вышла из прохладного помещения и закрыла за собой дверь. Летний тёплый ветер тут же окутал всё тело и заставил Светлану Юрьевну закрыть глаза. Нужны были силы, много сил. В три больницы города N мать решила съездить сама. Нужно было с чего-то начинать. Она взяла листок бумаги и решила переписать все населённые пункты по пути следования поезда. Теперь оставалось выяснить, сколько где больниц и отделов милиции и объехать все или позвонить. Телефонным разговорам Светлана Юрьевна не доверяла. Знала, что человеческий фактор может сыграть совершенно чудовищную роль в её поисках. Что далеко ходить, началось всё с телеграммы. Визиты в три больницы этого города результатов не дали. С первого числа в одно из лечебных учреждений поступил всего один человек без документов в бессознательном состоянии и это была женщина. Светлана Юрьевна купила билет на поезд и отправилась домой. На одной из станций она вышла на перрон. В вагоне было жарко, хотелось дышать полной грудью, вдыхать надежду, а при таком скоплении людей сделать этого было невозможно. Перекинув сумку с одной руки на другую, Светлана Юрьевна поправила платок и пошла в противоположную сторону от выхода. Людей здесь было совсем мало. Она встала спиной к перрону и несколько раз глубоко вздохнула. Стало легче. Сделала ещё несколько шагов и вновь глубоко вздохнула. Прохаживаясь вдоль вагонов, Светлана вдруг заметила на другом конце, где-то на территории привокзальной площади очень знакомую фигуру. Кепка белая, синяя рубашка в полоску, точно такую мать подарила сыну в прошлом году, и белые брюки. Сердце матери застучало, позвало. Светлана Юрьевна бросилась оббегать поезд, она спешила, забыв о том, что должна ехать дальше. Кроме той фигурки, удаляющейся от неё, ничего больше её не интересовало. На площади было многолюдно. Белую кепку из вида мать давно потеряла, она бегала и искала сына. Милиционер заметил её сразу. Остановил и уточнил, что случилось. — Давайте пройдём на станцию, попрошу диспетчера сделать объявление, может, не обознались. Светлана Юрьевна не хотела идти, понимала, что ей хотят помочь, но чувствовала, что всё это зря, она только теряет время. Поезд тем временем тронулся, милиционер стал успокаивать женщину, усадил на стул и предложил воды. Мать отказалась и спросила: — А есть тут больница? — Есть конечно, — утвердительно кивнул милиционер. — Дайте адрес, хочу узнать не поступал ли к ним мой сын. — Я позвоню, подождите, — он указал женщине рукой, чтобы не вставала с места, и сам взял телефонную трубку. — Да..., Леонтьев Максим Александрович. Так. А Леонтьев есть? — Нет... Жаль. А без документов никто не поступал? — Поступал? Мужчина? Что же вы мне голову морочите... Светлана Юрьевна сидела на самом краешке кровати. В палате было так светло, что свет отражался даже от стен и выкрашенного пола. Словно коробочка с солнечным светом и они там были. Мать поправила спускающийся с плеча халат и вновь погладила чёрные волосы мужчины, лежащего перед ней. — А он всё время "мама", — я ему пить дам, а он опять. — Поезд, деньги, мама. Как же хорошо, что вы его нашли. Сегодня только из реанимации перевели в палату, не помнит ничего. — Спасибо вам, — мать улыбнулась молодой медсестре и повторила. — Спасибо. И это "спасибо" звучало так искренне, с такой благодарностью, словно молитва, словно вздох жизни. — Ма-ма, — послышалась тихое. — Тут я, Максимочка, тут. — Он меня толкнуть хотел из поезда, а я его за рубашку схватил... Деньги, всё деньги..., — не открывая глаз, прошептал сын. — Всё позади, мой хороший, я тебя нашла, а дальше всё хорошо будет. — Молоко буду... и пышки с мёдом. Мать улыбнулась. Когда сын был маленький и выздоравливал, всегда просил холодного молока и горячих пышек с мёдом. — Сделаю, принесу, гладила она его по руке... Спасибо! Автор: Сысойкина Наталья.

Но и среди палаточных нашелся мужичок, побежавший в ординаторскую с жалобой на уборщицу, мол, от хлорки глаза режет. Хлорки уборщица стала добавлять меньше, но мыть стала реже и гораздо хуже – мстила. Она громко стучала шваброй по ножкам кровати и бурчала. Ругала мужчин в целом, мужа, больницу, врачей, время и все правительство. Вероятно, они и были причиной всех ее напастей, а отсутствие хлорки в ведре обострило их. Мужчины быстро подбирали тапки, отмалчивались, пока шла ворчливая и размашистая уборка. И тут в палату положили старичка. Вместо ноги у него – протез. И теперь через день прибегали к нему внучка и дочка. Такой трепетной заботы нельзя было не заметить. Деда переодевали, оставляли горячее, следили за лечением. А ещё дочка его Маша затыкала и заклеила раму окна. – Ну, какое тут лечение воспаления легких! Дует же... В первый же приход она пошла к уборщице и вернулась с ведром воды и шваброй. Быстро, но тщательно помыла в палате пол, и делала это теперь каждый раз. – Какая дочка у тебя замечательная, дед. Заботливая. В мать, наверное. Жена-то добрая была, поди? Дочь сказала, что нет жены уже, – на соседней койке интересовался деревенский мужичок средних лет. – Нету. – Померла? – Не-ет. Не было никогда. Вернее, матери ее я не знал. Одни так и жили. Мужчины в палате прислушались. – Это как? А дочка? – Дочка? А... Так не родная она мне. Я ее в пятидесятом взял. Приютил, так сказать. – Приютил? Это как? Родственница что ли? – опершись на локоть, разговор внимательно слушал молодой покашливающий парень. – Нет... Нашел, можно сказать. В подвале у меня, в мастерской. Училась она, голодала. Времена тяжелые тогда были, никак с войны не оклемались. Так вот и остались вместе. За отца ей стал, хоть и не рОстил. – Вот это да. Расскажешь, дед? – Попозже, может. Не могу сейчас, задыхаюся..., – дед и правда кашлял, говорил тяжело. Все согласились. В палате повисла тишина, мужики задумались, и каждый представлял свое, думал уже о себе и о своих близких. Дочери деда Вениамина шло годам к пятидесяти. Была она мила, ухожена до модности, чувствовалась в ней образованность. Мужикам даже неловко было, что такая женщина моет им пол. Но делала она это охотно, ловко, как-будто шутя. Скользила по палате бесшумно, стараясь никому не помешать. Дед сказал, что нашел ее в подвале. Это ж надо... А дед повернулся на бок, закрыл глаза, и стал вспоминать. Совсем недавно они с Машей говорили об этом. И Маша вспоминала подробно всю тогдашнюю свою историю. *** " Здравствуй, милая моя Манечка. Пишет тебе бабушка Тоня. Прости меня Христа ради, но в этот раз не могу послать тебе денежек. Совсем отобрала все Зинаида. И мои деньги тоже забрала. Говорит – помрём иначе от голоду. О своих детях печётся, понятно. А кто о тебе подумает, о сироте, и в голову не берет. А я теперь плачу целый день, а по ночам и вовсе не сплю. Все думаю, как ты теперь? Как жить сможешь и учиться? Зинаида говорит, чтоб возвращалась, если плохо будет. На деревне-то ведь легче. Рыба вон в реке, мука ещё есть, овощей чуток. Вернёшься может? Как без денег-то в городе? А ведь и без учебы люди живут. А я помру, наверное, скоро. Но уж и пора. К матери твоей отправлюсь. Там-то нету голода. Живу – только проедаю, никакой уж от меня пользы, болею все. А Зина ничего, держится, она жилистая. Может и хорошо – хошь своих детей вытянет. В деревне уж мрут люди, Лешка Егоров помер, бабка Аглая, а у Нины дочка маленькая тоже, съехали шесть изб. Веденеевы уехали. Говорят, к Людкиной родне. Да где сейчас лучше-то? Возвращайся, Машенька. А то вся сердцем изведусь по тебе. И так-то голодала, а уж теперь и вовсе не знаю, как будешь. Плачу я... Не пришлю тебе денежек больше. До свидания, Машенька. Кланяйся Татьяне. Уж прости меня... Украла бы, коль было б где, сама б к тебе на крыльях полетела, одна ты у меня кровиночка. Береги себя, а меня прости... Твоя бабушка Тоня" Маша ехала в холодном автобусе, держала в руке письмо, а в кармане три десятирублевые бумажки, которые из конверта достала. Писал письмо дядя Коля, бабушка была безграмотной. Она всегда брала пяток яиц и шла к соседу, просила, чтоб письмо написал. Маша живо представила, как бабушка диктует письмо, сидя с дядей Колей за столом на краю табуретки, смотрит куда-то за окно, а не на бумагу, утирает глаза кончиком платка. Она перевернула лист, тем же почерком беглая приписка. "Учись, Машка. Не слушай никого. А Зинка ваша – та ещё дрянь. Денег я положу. Тридцать рублей. Чай, не выкрадут. Только разок, времена нынче тяжёлые." Маша свернула письмо, убрала в котомку, съежилась от холода, поджала пальцы на ногах. Жалко было бабушку. Очень жалко. Сегодня же напишет ей ответ. Напишет, что все хорошо, что она совсем не голодает, что хорошо зарабатывает, и что даже купила новые ботинки. Стыдно, конечно, врать. Но от правды бабушке легче не станет. О себе Маша подумала во вторую очередь. Как она жить будет без денег, которые присылала бабушка? Маша была юной и не прагматичной. Мама ее умерла в сорок втором от тифа, остались они с бабушкой вдвоем. Войну пережили. А в сорок седьмом вернулся отец. Вернулся больной, измученный лагерями, но не один, а с Зинаидой – лагерной женой. Зинаида была с ребенком – мальчиком семи лет, и беременная. Через полгода родила она второго мальчика. Вот только отец вскоре умер. В их доме полноправной хозяйкой стала Зинаида. Баба Тоня и Маша ее раздражали – это были нахлебники. Пенсия бабы Тони была мизерной. И когда Ольга Борисовна, учительница, сама пришла в деревню из Марина за четыре километра уговаривать Зинаиду и бабушку, чтоб отправили Машу в город заканчивать семилетку и учиться дальше, бабушка расплакалась, а Зинаида даже обрадовалась – была она совсем не прочь избавиться от лишней обузы. Жила здесь в городе Маша в бараке возле трамвайной линии у старой знакомой ее умершей матери – Татьяны. Татьяна родом была тоже из их деревни, с ней и сговорилась бабушка. По другую сторону этой линии тянулись улочки с одноэтажными старыми домами, беззубыми штакетниками, огородиками и сарайками. Глухая окраина. Муж Татьяны погиб на фронте, она тянула двоих детей, Машу она пустила, но столовались они врозь. Готовить нужно было на общей кухне и Татьяна, крикливая, измученная работой в прачечной, заботой о своих детях, вечной нуждой, не вникала в то, как живёт Маша. Продукты, привезенные из дома у Маши кончились, и сейчас, зимой, она сама покупала крупу и хлеб, варила себе каши и супы. Маша старательно училась, уезжала на автобусе рано утром в школу, возвращалась поздно. Она заезжала в библиотеку, садилась там за уроки и книги. Это было ее любимое время, хоть поджимало живот от голода, хоть мёрзли ноги. Она всегда старалась садится в читальном зале в дальний угол, подальше от окон, в которые неизменно дуло. А ещё она, озираясь, невероятно страшась, что кто-то заметит, потихоньку стаскивала свои давно дырявые ботинки и подбирала ноги под себя. Так было теплее. А ботинки стали большой проблемой. Не спасали ни вязаные носки, ни бумага, насованная внутрь ботинок – они были худые, моментально намокали и совсем не грели. Маша мечтала о новых ботинках. Казалось, от них и зависит – доучится она или нет. В школе о нужде ее прознали, но помочь было особо нечем. Питания тогда в школе не было, но директор определил четырнадцатилетнюю Марию в уборщики классов. И теперь Мария помогала уборщице после школы, и лишь потом ехала в библиотеку. – Мыть пол! Я бы ни за что не согласилась, – фыркала Катерина, одноклассница. Но Катерина жила с мамой, и ей трудно было понять Машу. А Мария покупала в пекарне самую дешёвую булку, съедала ее – это и был обед. Платили ей пятьдесят рублей, в дореформенное время было это совсем немного. Талоны уже отменили, а голод – нет. Хрупкая, маленькая Маша проходила мимо фабричной столовой, втянув голову. Она старалась не вдыхать запах варева. Но голод наглел, звал. Однажды она не выдержала, заглянула туда. Простояла полчаса в очереди. Взяла супу – гороховый, с мукой, пахнет ароматно. Проглотила враз, а потом, разморенная съеденным, никак не могла заставить себя встать из-за стола. В этот день она невзначай уснула в библиотеке. А ещё зима эта года 50-го была нескончаемой – очень снежной и холодной. Город буквально заносило. Заунывно завывали ветра. Ботинки Маши разваливались, в автобусе намокали от подтаявшего снега, а потом промерзали насквозь. Писать бабушке о том, чтоб выслала валенки, не хотелось. Знала – лишних валенок там нет, отправит свои. Да и расстраивать ее Маша хотела меньше всего. Но ботинки... Ох, уж эти ботинки! Маша решила – лучше поголодать, но ботинки надо сдать в ремонт. Одну сапожную мастерскую она знала. Слышала однажды, как две девушки, весело болтая обсуждали ремонт модных сапожек. – Это в подвале, на Набережной дом, хороший сапожник. Многоквартирный старый дом, с аркой и высокими окнами, подъездами выходил во двор, а вход в подвал его – с улицы. Сначала холодная лестница вниз, направо закуток с промерзшей скамейкой, налево деревянная невзрачная дверь с надписью "Сапожник мужской и дамской обуви". А рядом на стене красный плакат: "Под водительством великого Сталина вперёд к коммунизму!" Маша встала в небольшую очередь за дородной дамой с морковными губами. А когда подошла ее очередь, протянула через высокий прилавок свои ботинки. – Вот... Тут подошва порвалась, – сказала виновато. Сапожник посмотрел на ботинки, поднял взгляд на юную особу. Ботинки легче было выбросить, подошву надо менять полностью. – Чё сырые-то? – Я не успела высушить. А сколько стоить это будет? – Полтинник. Тут подошву менять надо. Маша вздохнула. Если заплатит сейчас такие деньги, что там ей останется? Но она решилась... – А когда вы можете их сделать? – Ну, если высохнут, может и сегодня, но к концу дня. В мастерскую ввалило шумное семейство, они что-то спрашивали у сапожника, перебивая друг друга. Мария протянула смятые купюры. – Оплата потом, – буркнул сапожник. Маша проводила взглядом свои бесценные растоптанные ботинки, которые сапожник поставил чуть ближе к печке, и потихоньку вышла из мастерской. *** – От те на! А ты чего тут? Вениамин Борисович уходил из мастерской уж когда стемнело, шел седьмой час. На скамейке в углу холодного подвала сидела эта пигалица, что принесла сырые ботинки часа в два дня. – Я...я... А ботинки мои готовы? – Нет. Не занимался ещё. Работы много. Так ты чего, так и ждала тут? – взгляд сапожника упал на ноги девчушки – рейтузы и ... тапки. – Да. Я думала Вы сегодня сделаете, отремонтируете, а я заплачу. – Так в холоде и сидела? Вот глупая... А простудишься, что мать скажет? Девчонка опустила голову. – Ладно. Не в тапках же тебе идти. Пошли, – он махнул рукой, и Маша радостно вошла в мастерскую – сделает! Сапожник сильно хромал, он зашёл за стойку и протянул ей совсем чужие черные женские ботинки. – Это не мое, – отпрянула Маша. – Знаю, – он, протягивая, встряхнул обувку, – Даю до завтра. Завтра в обед придёшь, свои заберёшь, а эти оставишь. – Нет, я не могу, – Мария качала головой, – Я не стану чужое надевать. Вы что! – Ладно. Открою тебе тайну – их забыли. Они уж поди год лежат, и никто забирать не идёт. Надевай. – Нет. Это же не мое. Я не могу, – девчонка еще и дрожала, видать,промерзла, а Вениамин только раздражался. – Ну, на нет и суда нет! Иди, значит, в тапках по сугробам. Далеко тебе? – На Никитскую. – Где это? Ооо, так это же окраина. Далековато. Бери, говорю, – он опять протянул ботинки, но девчонка пятилась. – Мои отдайте. – Так ведь в тапках теплее. У тебя ж там, считай, и подошвы-то нет. – Ну и что, ходила ведь. – Мамка поругает,что без ботинок вернулась? – Нет. Мама умерла в войну. Я у знакомых живу. Никто не поругает, просто... Просто ..., – она замялась. – Хорошо, – он устал, очень хотелось есть, а тут капризы. Он протянул ее ботинки, осмотрев по многолетней привычке их ещё раз. И чего тут надевать-то? – Забирай. Из мастерской вышли они вместе, Вениамин повесил замок на подвал и посмотрел девчонке вслед – худая, руки длинные из пальто торчат, ножонки скользят по снегу. Считай – босая. – Эй! Постой-ка, – он догнал ее, сильно припадая на ногу, – Ну, если чужую обувку брать не хочешь, мои валенки возьмёшь? Я тут живу, в этом же доме. Пойдём, дам. А твоими ботинками прямо с утра займусь. – Нет, спасибо..., – девушка быстро направилась к остановке. – Да погоди ты! Вот упрямая! И в кого ты такая! – он нервничал, уже чувствовал свою вину – обещал же к вечеру сделать, прождала она в холодном коридоре часа четыре, да и дитя совсем..., – Ну, вот что. Сделаю я твои ботинки сегодня. Но есть хочу – сил нет. Пойдём со мной, я поем, да и возьмусь. – Сделаете? Я тогда тут подожду. – Где тут? На морозе под снегом? В тапочках? Ты и так полдня в холоде без сапог просидела. Простыть хочешь? Пошли, у меня тепло... – Нет, я тут..., – шмыгнула она носом. Понятно же – к чужому мужику в дом ... И тут на счастье Вениамин увидел соседку по коммуналке, в арку заходила Валентина. – Валентина Ильинична, хоть ты скажи, что я не страшилище. Вот – зову погреться, пока обувку ее делать буду, а она боится. – Ооо, нашла кого бояться. Да Вениамина Борисыча тут каждая собака знает. Да и мы по соседству. Не обидит он, пошли, деточка, пошли. Вон мороз-то нынче какой. И Маша пошла. Комната в рамочках с фотографиями, с крашенным белой краской буфетом и такими же белыми крашенными табуретками. У стены – диван с высокой спинкой. – Раздевайся, садись вон, – хозяин махнул на диван и исчез в дверях, а вскоре вернулся со сковородой шипящей картошки. От этого запаха Маше чуть не стало плохо, голова закружилась. Сапожник ещё покружился, припадая на свою какую-то короткую ногу, принес кастрюльку с солёными помидорами, капусту, резал сало и хлеб. Маша старательно разглядывала фотографии на стене, но мысли все равно были только о еде: "Уж скорей бы уйти. Скорей бы он уж закончил эту свою трапезу и взялся за ее ботинки." Она стеснялась очень. – Та-ак! – он потер руки, – Давай за стол. – Я? Нет, я не хочу. Спасибо. – Тогда и я не буду. А если я не поем, то ботинки не сделаю. Давай-давай... Долго уговаривать не пришлось. Как-то само всталось, и очнулась Маша уже, когда тарелка ее была пуста, а хозяин, как-то уж совсем жалостливо поглядывая на нее, подкладывал ей капусты. – Ещё чуток вот капусты поешь, а я за чайником. О Господи! Как это она согласилась... Но думать не хотелось, хотелось есть. Чай с сахаром и медом, диван, долгий стук сапожного молоточка... Маша проснулась от жары, укутанная одеялом и драповым пальто. За окном – ночь. На кровати в закутке посапывал хозяин, а у печки в лунном просвете – ее ботинки. Она удивилась, что уснула в чужом доме, однако, перевернулась на другой бок. Но потом вдруг резво поднялась, присмотрелась. Что это? Возле кровати хозяина стоял его ботинок, а второй лежал на боку, а из него торчала палка, похожая по форме на толкушку для картошки, только больше. Нога! Но, не успев об этом подумать, Маша уснула опять. Было спокойно здесь, да и давно она не спала настолько сытая. *** – Маш, мне пособница нужна. Работы много сейчас. Одних валенок вон шить..., – Вениамин деньги за ботинки с Маши не взял, а попросил помощи. Она прибежала к нему после уборки в школе в первый же день – долг отрабатывать. Убиралась в мастерской, бегала к нему домой за перекусом. Правда, как не пытался он ее накормить, ничего не вышло – отказывалась. Вечером уехала домой. А на следующий день появилась опять. Как светлый лучик солнца среди серой зимы. Но дня через четыре вдруг не пришла. Вениамин подымал голову на каждого входящего с надеждой, ждал. Но девчушки не было. Не было ее и на пятый день, и на шестой. А в воскресенье направился он сам на Никитскую. Точного адреса он не знал. Знал только имя тетки, у которой Маша жила. По одну сторону трамвайной линии тянулись частные дома, туда он ошибочно и направился. Весь день до вечера ходил, спрашивал. Но никто Татьяны с проживающей у нее Машей не знал. Вениамин совсем стер культю. Приехал домой – упал и расплакался. С сорок второго не ревел. Даже когда ногу отняли, не ревел. Последний раз лил слезы, когда узнал, что жена и двое детей его погибли при бомбежке. Направлялись они в Кострому, к родственникам. Но под Сталинградом поезд подорвали фашисты. Галинка его, старшая, была б сейчас года на два моложе Маши. В понедельник он опять смотрел на дверь. А во вторник повесил объявление на двери о том, что сапожник заболел, а сам опять поехал на Никитскую в битком набитом автобусе. Стоял в толпе, терпел боль. Кричать о том, что он безногий инвалид не мог, никогда этим не пользовался. Теперь уж он направился прямиком в бараки. – Это мамка моя. Таней ее звать. А Машка в больнице. Заболела она, – уже во втором дворе мальчишки с санками и картонками окружили его. – В какой? – Я не знаю. – Ну, куда мамка-то бегает к ней? – Она не бегает. Некогда ей. Работает до ночи, – деловито ответил пацан и помчался на горку. Потом оглянулся и добавил, – А Машка может и помрет. – А где тут у вас ближайшая больница? В больнице долго не могли понять, кого этот мужик ищет. Фамилии не знает, отцом не приходится. Тогда Вениамин первый раз в жизни пустил в ход тяжёлую артиллерию – задрал штанину и начал орать матом, что ногу на фронте отдал, а теперь правды добиться не может. Так он не делал никогда – помогло. – Ладно тебе! Чего психовать-то! Вон в тот корпус сходи. Думаю, там... Позвоню сейчас туда, – посмотрев на него исподлобья как-то жалостливо, ответила дежурная сестра. На цементном больничном крыльце он обхлопал ботинки, снял шапку и потянул дверь на скрипучей пружине. О нём уж сообщили. Он долго объяснял в вестибюле дежурной к кому он и кого ищет. И получив, наконец, в раздевалке длинный белый халат, поднялся на второй этаж. – Если та девчонка, так плохая она совсем. Врачи говорили – ох..., – не договорила дежурная, лишь махнула рукой. Вениамин шел по длинному коридору мимо простоволосых женщин и мужчин в больничных пижамах. Койки стояли и в коридорах – в палатах не хватало мест. И тут вдали на подушке он увидел знакомое лицо. Ее койка стояла в конце коридора. Она лежала, закрыв глаза, дышала тяжело, а тела и не видно под одеялом. Подбородок маленький, острый и совсем синий, на тонкой шейке пульсирует вена. – Ох ты, Господи! – вырвалось у Вениамина. Он аккуратно взял девчушку за руку – рука была холодная, как лёд. И тут она открыла глаза, посмотрела на него, узнала и чуток застенчиво улыбнулась. – Чего это ты, голубушка, расхворалась, а? А я жду жду... помощницу. Маша хотела что-то сказать, но только поперхнулась и закашлялась жестко. Она скрючилась на койке, никак не могла отойти от приступа кашля, а потом виновато смотрела на него со слезящимися глазами. – Сейчас я... Чайку, бабоньки, – женщины уж наблюдали за ними, чаю принесли быстро, но Маша выпила пару ложек. – Кто она вам? Вениамин замешкался, глянул на девушку ещё раз. – Дочка... – К врачу, к врачу ступайте. Лекарства ей нужны.... В этот же день Веня был в райкоме. Там сидел на партийной должности старый его приятель, сослуживец. – Стрептомицин мне нужен, Саша. Очень нужен. – Стрептомицин сейчас всем нужен. Знаешь, сколько за него просят? – Заплачу. Знаешь же... Дочку я нашел, помирает. – Какую... Погибли ж твои. – А вот и нет. Жива дочка. Пока жива, но если не поможешь ...– для такого случая можно было и соврать. И на следующий день ехал Вениамин в больницу уже с лекарством. А через неделю забрал Машу домой. Она не спорила, как бывало прежде, была ещё совсем слаба. И когда окончательно поправилась, к Татьяне поехала лишь попрощаться, да забрать учебники. А больше и забирать-то было особо нечего. *** "Здравствуй, милая моя бабушка! Ты обо мне не беспокойся. Я учусь и теперь работаю у сапожника. Зовут его Вениамин Борисович. Он очень хороший человек. Все его уважают. На фронте он потерял ногу, и я ему помогаю. Полы я больше в школе не мою, потому что и в мастерской работы хватает. А неделю назад мне купили новые ботинки. Они, правда, лёгкие, на весну, но такие красивые – лаковые. И хожу я в новом драповом жакете с высокими ватными плечами. В общем, бабушка, стала я совсем городской дамой. Мы классом ходили на площадь, там был праздник в честь шестой годовщины Победы над немецким фашизмом. Все говорили, что я красивая. А потом в квартире коммунальной, где мы живём, накрывали общий стол. Чего там только не было, бабушка! Седьмой класс закончу на одни пятерки. А потом буду поступать в школу ФЗО. Так что ты не беспокойся за меня. Главное, себя береги. Я приеду летом. Привезу тебе французских булок. Ты только дождись меня, бабушка. Твоя внучка Маша." *** Разве расскажешь словами жизнь такую, какой она была? Когда деду Вениамину в больнице стало легче, их с дочкой историю соседям по палате он рассказал, как мог. Поправлялся он быстро –то ли дочь достала хорошие лекарства, то ли это просто от большого желания скорее вернуться домой, но через десять дней деда выписывали. – А сейчас-то как живёте? Вы, дочка..., – интересовался молодой сосед. – Сейчас? Так теперь что не жить. У Маши уж внук есть. Правнук мой, – глаза деда загорелись от большой любви, – Она тогда и бабушке своей помогала очень. До последнего, – дед вздохнул, – Дом с мужем большой построили. Он у нее начальник стройки, а она – главный бухгалтер на заводе механическом. Дочь и сын уж отдельно живут. Сына Венькой звать. – А ты? – спросил сосед постарше. – А я... А что я? А я при них, при Маше, значит. Мы с тех пор так и жили вместе. Всегда вместе, даже когда замуж вышла. Не расставались, хоть и остались по всем документам – чужими. Никто она мне, и я ей – никто. Ну так ведь, кто поверит этим документам. Родство ж оно ... другим определяется ... ✨✨✨ За семейную историю благодарю подписчицу канала Татьяну. Мир полон людей добрых... (Автор Рассеянный хореограф)

Правый глаз Веры, который в результате манипуляций с тушью, новой подводкой и тенями, про которые Верина подружка Галка сказала, что такими только на светский раут краситься можно, стал раза в два больше, чем ему было положено от природы, и теперь даже немного пугал. Но останавливаться на достигнутом Вера, конечно, не собиралась. На огурцы, отмокающие в ванной, смотреть ей было просто некогда. А все потому, что не далее, чем неделю назад, Верин муж, тот самый Виталик, который колдовал сейчас на кухне, закрывая банки с огурцами на зиму, объявил ни с того ни с сего жене свою волю: - Хочу, чтобы ты у меня стала настоящей женщиной! И выдал Вере свою карточку с накопленной за год заначкой. Сказать, что Вера обалдела – ничего не сказать. Первой мыслью у нее было, разумеется, закатить скандал. А как же! Если Виталик умудрился скопить некоторую сумму, утаив ее от семейного бюджета, значит, он, возможно, не только зарплату не отдавал целиком, а еще в чем-нибудь приврал. И как тут разберешь, в чем именно? Думок сразу в голову лезет – не объять! А куда такое годится?! Однако, вслед за первой мыслью, Веру посетила вторая. И она, не успев даже рта открыть, плюхнулась на табурет, стоявший на кухне, и напрочь забыла про недоваренный борщ, который выкипал на плите. - Что значит, настоящей женщиной?! Это было… Ух, как это было! Захотелось заорать на весь свет и перебить новенький, буквально на днях подаренный свекровью, сервиз, о котором Вера мечтала так, как не мечтала до этого ни о чем на свете. Сервиз был дорогущий, и Вере мог присниться только в сладком сне. А свекровь взяла, да и подарила! А когда Вера заплакала, перебирая тарелки, почему-то рассмеялась: - Ой, Верочка! Ну что же ты такая глупенькая у меня?! Я для тебя все, что угодно сделаю! Только живите! Причины такого ее поступка Вере были непонятны, но объясняться свекровь не пожелала. Обняла сначала Веру, потом сына, перецеловала внуков, и отбыла восвояси. Она вообще не любила долго гостить где-то. Отговаривалась всегда тем, что дома хозяйство, за которым нужен глаз да глаз. Вера с ней и не спорила. Привозила внуков на выходные, следила, чтобы дети вели себя хорошо, и перед каждой такой поездкой придумывала, чем бы еще порадовать ту, кто приняла ее в семью спокойно и без упреков. А упрекнуть Веру было за что. Если уж даже родственники в этом плане старались изо всех сил, то чего Вере было ждать от чужой, по сути, женщины, которую она и видела-то всего раз в жизни до свадьбы. Тогда Виталик привез Веру с сыном знакомиться к своей матери. И Вера долго боялась выходить из машины, то оглядываясь на спящего сына, то спрашивая у Виталика: - Может, не надо? Что я ей скажу? А она мне?! Выгонит нас! Как пить дать – выгонит! - Да с чего ты это взяла?! – удивлялся Виталик. - А с того! Когда я Олежку родила, меня родная тетка из дома выставила. Сказала, что я теперь чужая им, если так их опозорила! А ты хочешь сказать, что твоя мама меня с распростертыми объятиями примет?! С ребенком на руках?! Ох, Виталик, и наивный же ты! Так не бывает! - А ты выводы раньше времени не делай! Может, она тебя еще удивит. Удивляться Вере не хотелось вовсе. Но не ехать же обратно, раз ворота поцелованы? Пришлось брать на руки сонного сынишку и топать вслед за женихом. Ольга Васильевна, мать Виталика, Веру все-таки удивила. Поздоровалась сдержанно, внимательно разглядывая будущую невестку, а потом взяла, да и протянула руки: - Доверишь? Я его в своей спальне уложу. Намаялся с дороги, бедняжка… И Вера, сама не зная почему, просто протянула Ольге Васильевне своего сына. А тот даже протестовать не стал. Приоткрыл глазенки, пробормотал что-то, покрепче обнимая за шею Ольгу, которая заворковала что-то, запела, успокаивая ребенка, и уснул снова. Бабушкой Ольгу Васильевну Олежка назвал сразу, как только новое слово выучил. А та протестовать не стала, чем раз и навсегда завоевала сердце Веры. Сына своего Вера родила рано. Едва восемнадцать исполнилось. О том, кто его отец, знало все село. И гудело, судачило напропалую, гадая, женится ли Митька Бугаев на Верке Старостиной, или так, обгуляет только, как и всех других девчат до нее. Репутация у Митьки была самой, что ни на есть, поганой. И Вера, конечно, об этом знала. А потому, обходила его десятой дорогой, не желая даже смотреть в его сторону. Но Митька был хитрый змей. Знал, какое слово девушке сказать да как в душеньку запасть так, что не вытравишь, как не пытайся! А там, где не получалось мирком да ладком, творил такое, что девчатам не оставалось ничего другого, как грех свой прикрывать да помалкивать. Не смолчала только Вера. Возвращаясь как-то из города, куда ездила проведать тетку, Вера припозднилась. И пришлось ей топать через поля, потому, что доехать она смогла только до соседнего поселка. Дальше водитель, как она его ни уговаривал, не поехал. - Ради тебя одной машину буду гонять? Вот еще! Ножками дойдешь! Дождя нынче нет. Вот и прогуляешься! А мне домой пора! Что было делать Вере? Пришлось добираться до дома на своих двоих. Митькин «жигуль» догнал ее неподалеку от поселка. - Вера, а что это ты так поздно и одна? Садись! Подвезу. - Не надо, Митя. Спасибо! Сама дойду! – шарахнулась было в сторону Вера, но было уже поздно… Домой она вернулась в разорванном платье и в слезах. Не заходя в дом, где спала больная мама, прошла в баню, и почти до утра пыталась смыть с себя следы потных Митькиных рук и слюнявых поцелуев. Ревела, злилась, ругала себя за нерасторопность и думала о том, как сделать так, чтобы мама ни о чем не узнала. Врач Вере весьма доходчиво объяснил, что сердце у ее матери совсем никуда не годится и нервничать ей нельзя. - От волнения может все, что угодно случиться. Вы меня понимаете? Понимала ли его Вера? Еще как! У нее, кроме мамы, близких людей и не было. Тетка не в счет. Правда, тогда Вера еще об этом не знала. Возила сумки с яйцами и молоком в город, помогала по хозяйству, ведь думала, что родня на то и нужна, чтобы в помощи не отказывать, ежели попросят. Мама Веры о том, что с дочкой приключилось, так и не узнала никогда. Вера была на пятом месяце, когда ее не стало. Ушла она тихо, во сне, оставив дочь одну-одинешеньку на белом свете. Тетка, приехавшая, чтобы помочь Вере, от племянницы и ее будущего ребенка открестилась сразу. - Сама наработала – сама и поднимай! На меня не рассчитывай! Почему сразу не пошла к участковому?! Почему не рассказала?! Уже бы замужем была! И грех бы прикрыт был! А ты что же?! Нет, Вера! Ты как хочешь, а меня во все это не впутывай! У меня своих проблем хватает! Вера, которая едва на ногах стояла, почти ничего не видя от слез, даже не сразу поняла, что ей тетка сказала. А когда, спустя несколько дней, до нее все-таки дошло, что теперь ей помощи ждать неоткуда, собралась и пошла к участковому. - Верочка, ну что ж ты сразу не сказала?! Почему молчала?! – схватился за голову участковый. – Ну я ему устрою! Небо в овчинку покажется! Митьку посадили. Когда Вера заговорила, оказалось, что у этого охламона по всему поселку детвора бегает. Аж семерых насчитали! А матери их поначалу отнекивались, когда их спрашивали, но постепенно разговорились, и дело пошло. Мать Митькина после того, как суд ему окончательный приговор вынес, Веру, которая свой срок дохаживала, при всех прокляла, прямо посреди улицы плюнув ей под ноги и пожелав, чтобы ребенок больным родился или не родился вовсе. Но жители поселка Веру в обиду не дали. В ту же ночь ворота Бугаевых смолой вымазали, а еще через пару месяцев вынудили продать дом и уехать. А Вера в срок разрешилась от бремени крепким крикливым младенцем, в котором, на удивление, не было даже намека на Митькину породу. Весь до капельки Верин сын был вылит в Старостиных. Нос и уши от отца Вериного, которого она почти не помнила, потому, что не стало его раньше, чем Вера подросла настолько, чтобы хоть какую-то память заиметь о нем, а кудри и карие, словно вишенки, глазенки – от бабушки. Соседи помогли и по хозяйству, и одежкой для малыша на первое время. Кто-то даже колыбель притащил, чему Вера была несказанно рада. Деньги, которые ей остались от матери, она старалась тратить с умом, прекрасно понимая, что родить ребенка – это только начало, а поднимать в одиночку – та еще задачка. Со звездочкой. Но едва Вера успокоилась, понимая, что без помощи не останется в случае чего, как из города нагрянула тетка. Да не одна, а с дядьями – братьями покойной Вериной матери. Их Вера до того дня и в глаза не видала, потому, что с сестрой, ее матерью, дядья не общались. - Ты, вот что, Вера… Съезжать тебе надо! – помявшись немного на пороге, выдали они опешившей молодой матери. – Дом этот наш. Родительский. И делить мы его будем по совести. Пока мать твоя жива была – и вопросов не было. У нас с нею уговор был – она живет, а мы вас не трогаем. - А теперь? - А теперь все поменялось. Нам деньги нужны! Дом мы продавать будем. - А мне теперь куда же? - Это ты сама думай. Часть материну мы тебе выделим. Не звери же мы, в самом деле, а там дальше уж сама решай – куда тебе. Задумалась Вера. В поселке за те деньги, которые ей предлагали родные, ничего не купишь. Даже домика-развалюшки. Слишком мало. А это значит, что придется в город ехать. А как там без помощи да поддержки?! Тут хоть соседи помогают. А там у Веры никого… Тетка волком смотрит. К колыбели Олежки подошла и отвернулась тут же, пробормотав себе под нос, что Вере не рожать надо было, а… Ну Вера ее слушать не стала, конечно. Не ее ума дело, кому Вере жизнь давать, а у кого отбирать ее! Сына своего Вера никому в обиду не даст! Не для того рожала! Родственники уехали, а Вера в слезы. Как не пореветь, если на душе кошки скребут, а с домом родным прощаться приходится? Святое дело! А пока она сопли на кулак наматывала, соседи по поселку понесли новости, которые узнали от тетки Вериной, по домам. Кто-то злился на родню Верину, кто-то на нее саму, не понимая ее выбора и не принимая его. Чесали языки, смакуя подробности, но и о деле не забывали. И уже на следующий день в дом Веры пришел участковый. - Ты, Верочка, вот что... В соседнем поселке женщина одна полдома продает. Хорошая женщина, положительная. Я ее знаю. Мужа схоронила, дети разъехались, а одной ей тяжело управляться. Дом у нее большой. Давай-ка я тебя в выходные отвезу туда. Ты посмотришь, познакомишься с нею, и тогда уже решишь, надо оно тебе или нет. Что скажешь? - Спасибо скажу! – Вера чуть на шею участковому не кинулась. - Вот и хорошо! Олежка как? - Растет! Сделав «козу» малышу, участковый отправился восвояси, а Вера выдохнула, погладив ладошкой мамин портрет, стоявший на самом видном месте. - Не пропадем мы, мамочка! Даже не думай! Все хорошо у нас будет! С Татьяной Петровной, хозяйкой дома, Вера общий язык нашла сразу. - Ты, Верочка, не бойся меня. Я тетка смирная. Только беспорядка не терплю. Ежели у тебя все тихо да ладно будет, так и делить нам нечего. И с малышом помогу тебе, если хочешь. Только, это если ты на работу выходить надумаешь. А если так, погулять куда – на меня не рассчитывай! Предупреждаю сразу! - А есть работа в поселке? Мне бы не помешала. - Есть. Как не быть?! Подружка моя продавца в магазин свой ищет. У нее в поселке три точки. Недавно еще один открыла. Замолвить за тебя словечко? - Да! - И то дело! Двух зайцев да разом! Хороший день! В магазине-то Вера с Виталиком и познакомилась. Он приехал в поселок, чтобы матери помочь, и та его послала купить что-то к столу. Вера ему покупки упаковала, и сама не заметила, как все о себе выложила. И об Олежке, и о Татьяне Петровне, которая малышу стала настоящей бабушкой, и о себе… Вроде и болтливой никогда не была, а поди ж ты! Разговорилась… А Виталик ее не перебивал. Слушал внимательно, а потом распрощался, уже зная, что не дадут ему спокойной жизни эти глаза-вишенки и тихий голос Веры, который набатом теперь звучал в его душе. Вернулся он, правда, к Вере не сразу. Да и как иначе? Как рассказать той, к которой душа потянулась, что жизнь у него совсем не сладкая? Что пропала куда-то среди ночи жена-гулена, бросив двоих детей, младшему из которых на тот момент было всего три месяца от роду. Что пришлось ему самому заботиться о малышах, так как мать ухаживала за больным отцом и не могла отлучиться от него даже на минуту. Что сыновья его, такие ласковые, шустрые, любимые, плачут порой по ночам, зовя сами не зная кого, ведь мать они или давно забыли, или вовсе не помнили. Не знал Виталий, как рассказать обо всем этом Вере. А потому, бродил вокруг да около магазина, в котором она работала, а зайти и поговорить не решался. Да только не учел он одного. Вера тоже его не забыла. И решила навести справки, расспросив Татьяну Петровну о Виталике. А потому, когда он все-таки решился снова появиться в магазине, Вера уже все про него знала. - Старшему твоему сколько? – огорошила она его чуть ни с порога. - Три года на днях будет. - А младшему? - Годик исполнился. - Как моему Олежке. - Вер… - С детьми меня познакомь. А там видно будет. Так и сошлись. Свадьбу сыграли тихо. Почти никого не звали. Посидели по-семейному. А после свадьбы махнули на море с детворой. И Вера радовалась этой поездке чуть ли не больше детей. Она-то нигде и никогда не бывала. Да и как ей было не радоваться?! Семья теперь у нее есть, муж, дети. Счастье… Правда, за счастье это пришлось ей побороться. Сначала, когда старший сын заболел и Вера почти два месяца провела с ним в больнице, доверив свекрови младшеньких. А потом, когда мать мальчишек явилась, чтобы потребовать детей. Ну тут уж Вера себя во всей красе показала. Детей не отдала. Съездила в родной поселок, чтобы посоветоваться с участковым, и прошла все от и до, не побоявшись трудностей, чтобы стать мальчишкам матерью не только по сути, но и на бумаге. Мать мальчиков как появилась, так и исчезла снова, не дождавшись окончательного решения суда, а Вера выдохнула, когда свекровь, обняв ее после заседания, сказала: - Теперь я за детей совершенно спокойна! Шло время, росли дети, а Вера оставалась все такой же – немного пугливой, очень тихой, улыбчивой по делу и без, но все в поселке знали – она такая до поры до времени. Мурлычет смирной кошкой, сидя на припеке и стараясь ни о чем плохом не думать, но стоит кому-то ее семью тронуть – тут же тигрицей кинется на защиту. И тут – на тебе! Она да не женщина?! Всю ночь после того, как муж вручил ей карточку, Вера не спала. Ворочалась, то и дело вставая и подходя к зеркалу. Разглядывала себя в свете ночника, поворачиваясь то одни боком, то другим, и все понять никак не могла, что с нею не так. У мужа спрашивать не хотела. Обиделась. А потому, по утру, отправив детей кого в сад, а кого в школу, пошла к своей подруге – Галине. - Галь, что делать?! Галя была такой же, как и Вера. Немного не от мира сего. А потому, решила, что самым лучшим решением в этом вопросе будет совет умных людей, которые для женщин журналы всякие сочиняют. Ну не просто так же они это делают, правда?! Не было бы там чего умного написано, так и не читал бы никто! Собрав все, что были в доме, Галина приволокла их на кухню и уже через полчаса они с Верой знали, что настоящая женщина должна правильно питаться, правильно одеваться, правильно краситься, и вообще все на свете делать правильно, а иначе она вовсе не женщина, а так – не пойми что, и сбоку бантик. И хорошо еще, если бантик у нее есть, а то, бывает и так, как у Веры. В наличии не имеется! Бантик Вера, конечно, покупать не стала. Но в город с Галиной съездила. Купила себе хорошую косметику, новую ночную рубашку и красивущие туфли, которые даже из коробки дома доставать побоялась. Чтобы мальчишки не испортили ненароком. Правда, Виталик Вериных стараний не оценил. Она как раз почти закончила наносить тени на веко, когда дверь в ванную распахнулась, и Вера со всего маха ткнула себе кисточкой прямо в глаз! И тут же решила, что настоящей женщиной ей быть вовсе даже и не хочется. - Веруня, ты чего?! – Виталик охнул испуганно, глядя, как жена скачет на одной ножке, поскуливая от боли и пытаясь протереть глаза, из которых градом катились слезы. - Это все ты! – сквозь зубы прошипела Вера, сообразив, наконец, что надо бы умыться, а не размазывать с таким трудом нанесенный макияж по лицу и ванной. – Женщину тебе подавай?! Женщину?! А я тогда кто?! Виталик, поняв, наконец, что не так, обнял жену, остановив тем самым ее метания по ванной: - Погоди, шалая! Дай, помогу! И умывая, нежно, едва касаясь, Верино лицо, он выговаривал ей: - Я, конечно, болван, но и ты хороша! Знаешь же, что я говорить хорошо не умею. И нет бы спросить! Сама себе придумала – сама обиделась! - А зачем ты мне денег дал и на то, что я не женщина, попенял? – попыталась было вывернуться из рук мужа Вера, но ее тут же призвали к порядку. - Да затем, что ты, сколько мы с тобой живем, ничего лишнего себе никогда не позволяла! Все детям или мне. Маму мою и ту балуешь, а себя – ни разу! Разве это дело?! Вот я и решил, что денежку тебе дам, а ты на что захочешь, на то и потратишь. Как те женщины, которые по магазинам ходят и покупают все, что хотят, без разбора. Тут уже пришла очередь Веры хохотать. Она так смеялась, что чуть до греха не дошло. А прибежавшие ребятишки, не разобрав поначалу, что мама смеется, а не плачет, подняли такой рев, что пришлось потратить немало времени на то, чтобы их успокоить. А вечером, уложив детей, Вера выйдет на крыльцо, поднимет начисто отмытое лицо к небу и засмеется тихонько, вспоминая тот кавардак, который она устроила в этот день. - Все! Последние отдыхать отправил! – выйдет вслед за нею Виталик и усядется рядом на ступеньки. - Хорошо укрыл? - Обижаешь! Огурчики будут – высший сорт! - Хорошо бы! Они мне скоро ой, как пригодятся! – улыбнется Вера и положит руку мужа себе на живот. - Да, ладно! И ты молчала?! – охнет Виталик, обнимая жену. - А как тебе скажешь?! У тебя то огурцы, то запросы. На меня, бедную, и времени-то нет! Она попытается еще что-то сказать, но муж не даст. Поцелует для начала, чтобы помнила о том, что женщине забывать не след, а потом прижмет к себе покрепче, чтобы понимала, где ее место. У сердца, немножко наискосок. Там, где душа дышит. Автор: Людмила Лаврова.

🎄🏮⛅🍦🐕