Вчера мы вспоминали, какие песни пели в х.

Северном, и одна из них «Поехав драгун на чужбыну далёку».
Чаще всего она звучит как «Поехал казак на чужбину далеку», и мы встречаем эту песню у Шолохова во второй части «Тихого Дона».
Добавляем для настроения свой любимый момент из экранизации 1957 года. И делимся отрывком из романа:
А вечерами в опаловой июньской темени в поле у огня:
Поехал казак на чужбину далеку
На добром своем коне вороном,
Свою он краину навеки покинул…
Убивается серебряный тенорок, и басы стелют бархатную густую печаль:
Ему не вернуться в отеческий дом.
Тенор берет ступенчатую высоту, хватает за самое оголенное:
Напрасно казачка его молодая
Все утро и вечер на север смотри́т.
Все ждет она, поджидает — с далекого края
Когда ж ее милый казак-душа прилетит.
А там, за горами, где вьются метели,
Зимою морозы лютые трещат.
Где сдвинулись грозно и сосни и ели,
Казачьи кости под снегом лежат.
Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосок трепещет жаворонком над апрельской талой землей:
Казак, умирая, просил и молил
Насыпать курган ему большой в головах.
Вместе с ним тоскуют басы:
Пущай на том на кургане калина родная
Растет и красуется в ярких цветах.
У другого огня — реже народу и песня иная:
Ах, с моря буйного да с Азовского
Корабли на Дон плывут.
Возвертается домой
Атаман молодой.
У третьего, поодаль, огня, покашливая от дыма, вяжет сотенный краснобай замысловатые петли сказки. Слушают с неослабным вниманием, изредка лишь, когда герой рассказа особенно ловко выворачивается из каверз, подстроенных ему москалями и нечистой силой, в полосе огня мелькнет чья-нибудь ладонь, шлепнет по голенищу сапога, продымленный, перхающий голос воскликнет восхищенно:
— Ах, язви-разъязви, вот здорово!
И снова — текучий, бесперебойный голос рассказчика…