Группа " Светланы"

ИСПОВЕДЬ ПАЛАЧА СЕМЬИ РОМАНОВЫХ: НЕИСПОВЕДИМЫЙ СУД. О ЧЕМ КРИЧАЛ ПАЛАЧ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ ПЕРЕД СМЕРТЬЮ В 1952 году в свердловской больнице умирал Петр Ермаков – один из тех, кто расстрелял Романовых. То, что он кричал в предсмертном бреду, заставило замолчать даже партийных врачей и вошло в тайные летописи XX века. Старика Ермакова боялся весь коридор четвертого, «безнадежного» отделения свердловской больницы. Не то чтобы он был буйный. Напротив, днем это была гранитная глыба, а не человек. Бывший краском, герой Гражданской, персональный пенсионер союзного значения Петр Захарович Ермаков. Лицо – будто из камня тесаное. Глаза – два уголька, в которых давно выгорел всякий огонь. Он ни с кем не говорил, отворачивался к стене и молчал часами. Но когда спускались сумерки, больничный корпус затихал и лишь скрипела под окнами старая ель, начиналось страшное. Из палаты Ермакова доносился сперва тихий, сдавленный стон, похожий на скулеж затравленного зверя. А потом раздавался крик. Да такой, что у молоденькой медсестры Анечки кровь стыла в жилах. Это был не крик боли. Так кричит душа, заглянувшая в бездну. — Уберите их! Уберите! — хрипел старик, мечась в липком поту. — Что вам надо?! Я всё сделал, как приказали! Анечка, сжав в руке шприц с успокоительным, опасливо заглядывала в палату. Ермаков сидел на койке, исхудавший, страшный, и указывал трясущимся перстом в пустой угол. — Они смотрят… Не мигая… Дети! Всё смотрят… Скажите им, чтоб ушли! В углу никого не было. Лишь лунный свет чертил на обшарпанном полу бледный квадрат. Но старик видел. Он видел то, от чего седеют за одну ночь. Опытный врач, прошедший финскую и Великую Отечественную, седой Семён Борисович, разводил руками: «Предсмертный бред, деточка. Деменция на фоне атеросклероза. Что ты хочешь, вся жизнь – сплошной стресс, наганы да расстрелы. Вот нервная система и не выдержала». Анечка кивала, но сердцем чувствовала: дело не в медицине. Она видела бред у других стариков – те звали матерей, возвращались в детство, что-то бормотали о коровах и сенокосе. Ермаков был другим. Он не бредил. Он оборонялся. Однажды ночью крик стал невыносимым. Старик рыдал – горько, по-детски, вцепившись пальцами в казенное одеяло. Анечка вбежала в палату. Ермаков вперился в нее мутным, умоляющим взглядом. — Попа… Зови… — выдохнул он. Анечка замерла. 1952 год. Свердловск. Вызвать священника в советскую больницу к «герою революции»? Это был верный путь в кабинет товарища майора из соседнего здания с решетками на окнах. — Петр Захарович, успокойтесь, — залепетала она, — какой священник? Вы же коммунист. Вам отдохнуть надо. Но старик будто не слышал. Он силился что-то вспомнить, его лоб покрылся испариной, губы беззвучно шевелились, складываясь в незнакомое, будто чужое слово. — Прости… — прошептал он, и вдруг крикнул, четко и ясно, на весь этаж: — Иоанн! Кронштадтский! Прости! Тишина, наступившая после этого крика, была оглушительной. Дежурный врач застыл в дверях. Санитарка выронила ведро. Имя, давно вычеркнутое из всех книг, произнесенное здесь, в цитадели победившего атеизма, прозвучало как выстрел из другого мира. Ермаков затих. Он больше не кричал. Лишь шептал это имя, как заклинание, как последнюю соломинку, брошенную утопающему: «Иоанн… Кронштадтский…» Утром он умер. Анечка, заполняя бумаги, никак не могла взять в толк. Кто это — Иоанн Кронштадтский? Она спросила у старой нянечки тети Паши, которая еще помнила «ту» жизнь. Та перекрестилась украдкой и зашептала: «Святой был, доченька. Всероссийский батюшка. К нему вся Россия за молитвой ехала. Великий молитвенник и провидец был… Только помер он еще до революции, в тысяча девятьсот восьмом». У Анечки всё внутри похолодело. Палач, доживший до глубокой старости, человек, который десятилетиями хвалился своей ролью в «историческом событии» и читал лекции пионерам о «справедливом возмездии», в свой смертный час не звал ни Ленина, ни Сталина. Он не взывал к партии, которой служил всю жизнь. Его душа, освобождаясь от каменной оболочки идеологии, в ужасе металась в поисках защиты. И в этом последнем, отчаянном поиске она не нашла ничего, кроме имени святого из той самой России, которую он собственноручно и с такой ненавистью расстрелял в подвале Ипатьевского дома. Святого, который умер за десять лет до его страшного преступления. Почему именно его? Может быть, потому, что на невидимом суде, который начинается в сердце человека еще до Страшного Суда Господня, душа безошибочно знает, где истинная власть. И где единственное возможное заступничество. Этот крик был не просто предсмертным бредом. Это было страшное и невольное признание. Свидетельство, услышанное стенами советской больницы: можно убить Царя, но нельзя отменить Царство Небесное. Эта история, затерянная в больничных архивах и устных преданиях, не о мести, а о тайне человеческой совести. Можно выжечь веру из книг и взорвать храмы, но нельзя отменить Божий суд, который начинается не за гробом, а в последнем вздохе человека, когда слетают все маски. © Сергий Вестник

- Батюшка, как нам победить коррупцию? - Вот те, кто говорит о коррупции, им бы последить, как они живут в своей семье. Как относятся к жене, а жена к мужу? Как детей воспитывают. Коррупция - это жадность человеческая. Раньше на Святой Руси люди в большинстве были верующие. Они почитали родителей, было среди людей уважение. А что безбожие принесло? Только жадность. Те, кто делал революцию, оказавшись у власти, друг другу завидовали. И друг с другом воевали, как пауки в банке. Отняв у людей веру, они дали зелёный свет наркозависимости, пьянству, хулиганству, абортам. Если человека лишить Бога, он не будет понимать, в чём смысл жизни. В чём его радость, в чём его добро. Ведь добро то - прежде всего в вере, в стяжании Духа Святого, в благодати Божией. Как сказано в Евангелии, ищите прежде Царствия Божия. А что такое Царствие Божие - это когда уже здесь человек получает великую радость. Бабушка, она выдерживает и в 70, и в 80 лет по 5 часов службы в храме. Она уже здесь получает такую высокую радость, не сравнимую ни с какими почестями и сладостями. Христос, который был окружён массой народа, говорил: среди вас уже есть люди, которые в этой жизни вкусят и ощутят Царствие Небесное. Это радость, которую никаким языком не выразить. Но когда у человека отняли эту молитву, то получится, что он тянется за материальными выгодами, роскошью. Отсюда и явление коррупции, и зависть. Вот надо привить людям веру, и для коррупции уже не будет почвы. Схиархимандрит Илий (Ноздрин)

Молиться всегда и непрестанно не то значит, чтобы всегда читать псалмы или молитвы написанные – это дело невозможное. Ибо всякому христианину надобно делать дело по званию своему; также плоть утружденная требует успокоения сном и прочее. Но значит то, чтобы часто, во всяком начинании о деле возводить ум, и сердце, и воздыхание к Богу и просить у Него милости, помощи и заступления. Преподобный Вонифатий ( Виноградский)

Надо научиться ходить в гости, как говорится без греха — то есть на часик, на два. Без лишней болтовни, без осуждения, чтобы вкусить хлеба вместе, поговорить о полезных вещах, выпить вина — развеселить сердце, никого не осуждая, не скатываясь в наглость, в сплетни, хамство, какие-то пересуды — и вовремя уйти, чтобы не утомлять своим излишним присутствием уставших друзей и знакомых. Нужно уметь дарить подарки друг другу — не «на тебе, Боже, что мне негоже», а именно хорошие подарки, пусть дешёвые, но милые, от сердца подаренные и нужные в хозяйстве. Протоиерей Андрей Ткачев

НА ПОХОРОНЫ НУЖНО ХОДИТЬ Смерть — это неотменяемый визит. Она приходит без звонка, без предупреждения, забирает и старых, и молодых, и богатых, и нищих. И когда она стучится в двери наших знакомых, родных или просто соседей — мы, живые, часто отворачиваемся. Находим причины не идти на похороны: «Неудобно», «Не хочу видеть мёртвое тело», «Мне тяжело», «Я его плохо знал». Но на похороны ходить нужно. ЭТО ДЕЛО МИЛОСЕРДИЯ Покойный уже не нуждается в наших слезах — его душа встретилась с Богом. Но его родные — нуждаются. Они стоят у гроба, раздавленные горем, и каждое плечо рядом, каждое рукопожатие, каждое тихое «соболезную» — для них капля воды в пустыне. Христианское милосердие — не только в том, чтобы накормить голодного, но и в том, чтобы разделить чужую боль. ЭТО НАПОМИНАНИЕ О ВЕЧНОСТИ Современный человек живёт так, будто никогда не умрёт. Бегает, суетится, копит, злится, тратит жизнь на пустое — и вдруг гроб, земля, венки. Когда стоишь у могилы, все твои «важные дела» кажутся смешными. Хорошо бы раз в год зарывать себя в землю — в переносном смысле, конечно. Чтобы вспомнить: «Прах ты и в прах возвратишься». ЭТО ИСПОВЕДЬ БЕЗ СЛОВ Бывает, при жизни мы кого-то обидели, недолюбили, не досказали. И вот он лежит в гробу — и уже ничего не поправишь. Но прийти, перекреститься, поклониться — это покаяние. Молчаливое прощение. Последний земной поклон. ЭТО ШКОЛА СМИРЕНИЯ На кладбище все равны. Банкир и бомж, красавица и старуха — всех ждёт один конец. Всё тще. Всё суета. Только душа бессмертна. И если ты уходишь с похорон, не задумавшись о своей душе — значит, ты просто не понял, где был. ЭТО ДОЛГ ЖИВЫХ Мы хороним не только усопших — мы хороним самих себя. Каждые похороны — это репетиция наших собственных. И если мы сегодня не нашли времени прийти к чужому гробу — кто придёт к нашему? Так что отложите дела. Наденьте чёрное. Перекреститесь. И идите. протоиерей Андрей Ткачёв